Существуют такие смиренные люди, которые сами, из духовного благоразумия и рассудительности, избрали путь неприметности и незримости. Тот духовный урожай, который они пожинают, сокрыт тайной. Они не тратят дары Божии легкомысленно. Эти люди, наделенные талантами, способностями, добродетелями, дарами, знаниями и опытом, умерли для нашего мира и даже не ожидают какого-либо воздаяния в ином. Благословенные души! Их не коснулся микроб тщеславия. Мир их не познал и по-своему истолковывает их подвиг; постоянно несправедлив к ним, постоянно их поносит и оскорбляет. А они невозмутимо шествуют «путем Господним».
Рядом с этими, несущими подвиг добровольного смирения, есть совсем иная категория смиренных людей. Это те, которых скрывает от других Сам Бог, чтобы спрятаться за ними Самому. Эти люди ограничены, просты, с явными недостатками, психически неустойчивы, в некоторых случаях даже отталкивающие – немудрое мира. Их внешность и их поведение вынуждают людей мирских всячески избегать общения с ними. Но тех, кем пренебрегает мир, избирает Бог, как Свое жилище, и преображает в орудия Своей благодати.
В нашем монастыре жил отец Харалампий. С ним никто особо не общался. Если он и отваживался что-нибудь сказать, то понять это было чрезвычайно сложно. Какое-то телесное увечье невообразимо мешало ему ходить. Он в буквальном смысле едва ноги таскал. Некогда отец Харалампий оставил дом в Лимно, сел на суденышко, и оно доставило его в монастырь вместе с ослом и одеялом, которые и составляли все его наследство. Над ним насмехались родственники и братья. Он не дожил еще до старческих седин, а потому в нем легко угадывался человек, которым при желании свободно можно было помыкать, а, обладая некоторой долей дерзости, еще и выказывать неуважение и насмехаться.
Глаза отца Харалампия постоянно заплаканы, покраснели от слез. Постоянно опущены вниз, очень трудно заглянуть ему в глаза. Руки постоянно перебирают потертые, порванные четочки. Если ты человек духовно внимательный, то можешь заметить, что в отце Харалампии есть нечто необычное, особенное. Он деликатен и благороден. Слова его просты и скромны. Само его присутствие и внешний вид больше говорят о нем, чем его уста. И говорят о многом…
Тех, кем пренебрегает мир, избирает Бог, как Свое жилище, и преображает в орудия Своей благодати
Один молодой монах любит подшучивать над отцом Харалампием. Заставляет его по три раза на день о чем-то напоминать и будить его ночью в совершенно неурочное время якобы для совершения молитвенного правила. Отец Харалампий, едва передвигая ноги, в буквальном смысле тащится к келье молодого собрата, чтобы выручить того и разбудить на молитву.
– Зачем ты мучаешь отца Харалампия? – спрашиваю я у насмешника.
– Да брось ты, он же дурачок. Все равно ничего не делает. А так он хоть чем-то занят, – ответил тот.
– Отче, а тебе ни разу не приходило в голову, что, может быть, этот человек, которого ты мучаешь, скрывает в себе такую славу, которую ты даже не можешь себе представить?
– Ну хорошо, раз так, то я больше не буду утомлять этого ленивого человечишка, – с издевкой ответил он мне и ушел.
Через несколько дней я проходил мимо кельи отца Харалампия. Дверь была приоткрыта. Я осторожно постучал, назвал себя и получил приглашение войти. Первый раз я оказался в келье отца Харалампия. Никогда в жизни не видел я в жилом помещении столько пустого пространства. На стене одна-единственная икона Спасителя, и ничего более. Голый деревянный стол. Стула не было, только скамеечка. Ни одной книги. Вместо кровати деревянная лавка без одеяла. На подоконнике стакан. Больше ничего в этой келье не было. В этом пустом и неуютном месте блаженный ныне отец Макарий проводил бесконечные часы. В полном одиночестве, лишенный человеческого участия и утешения.
– Отец Харалампий, как же ты тут проводишь целые дни? – спрашиваю я.
– Исполняю молитвенное правило, оказываю послушание своему старцу и ожидаю своего часа.
– Но разве тебе не нужно общение, дружеское участие?
– Разве есть кто-нибудь лучше, чем наш Господь, Пресвятая Богородица, святые? И еще отец Пахомий изредка заходил. Но вот уже несколько дней, как он обиделся на меня и больше не заходит.
– А что здесь делал отец Пахомий?
– Он просил меня напоминать ему о неотложных делах и будить его в определенное время на ночное правило.
– Но, насколько я вижу, у тебя нет часов.
Как же ты узнаешь, который час?
– А я никогда и не знаю, который час. Да мне и не надо. Просто после вечерни и молитвенного правила я прошу своего Ангела Хранителя, чтобы он сам указал мне нужный момент.
Если это ночь, то он будит меня. Если день, то сам открывает дверь и так напоминает мне, что пора выполнить поручение.
– Ты знаешь своего Ангела Хранителя?
– Конечно, знаю. Это мой единственный друг. По ночам, если я не могу подняться по лестнице, то прошу его разбудить кого-нибудь из отцов, чтобы мне помог. Если во время агрипнии я начинаю засыпать, то молюсь и прошу: «Святой Ангел Хранитель мой, ты знаешь, сколько людей в мире страдает от бессонницы. Сколько их вертится в своих кроватях и старается заснуть. Возьми от меня этот сон и отнеси им». Так меня когда-то научил отец Паисий, так доныне я и делаю.
Вот как отец Харалампий преодолел главную проблему агрипнии. Я уверен, что таким образом многие люди по его молитве преодолели проблему бессонницы. Великая вещь – помощь и содействие нашего Ангела Хранителя в духовной брани.
Великая вещь – помощь и содействие нашего Ангела Хранителя в духовной брани
Отношение святых к духовному миру и благодати Божией отличается особым благоговением. Мы не способны соприкоснуться со святостью, подлинно ощутить таинство Божие, если нас переполняют внутреннее самодовольство, дерзость, ощущение собственного всезнайства. И наоборот – трепет, благоговение, ощущение непознаваемости указывают на душевную чистоту и смирение, преображающее человека в «избранный сосуд» и привлекающее благодать. Таинство Божие не может быть предсказуемым, оно является тогда, когда Господь Сам предлагает и открывает его. А мы лишь смиренно принимаем его. В нашем отношении к священнотайне должен преобладать трепет первой встречи, а не привычка к постоянно повторяющемуся явлению.
Отец Харалампий остался непонятым даже для своих собратьев монахов. Блажен тот, кто смог забыть свое «я» и смиренно побыть с ним рядом; кто смог научиться величию его самоумаления и собственной незначительности.
Жизнь рядом со святым, который не осознает данной ему благодати; забыт людьми, но не забыт Богом; отвержен братьями, но собеседует со святыми Ангелами; над которым насмехаются и чинят неправды окружающие, но он продолжает молиться за весь мир; с которым никто не считается, но Сам Бог «обращает взор Свой на него»; кому богословие ведомо не как наука, но как воплощенное в жизнь откровение, – так вот жизнь рядом с таким человеком сама становится таинством и откровением. Смирение перед братом оказывается более надежным и верным путем в Царство Божие, чем гипотетическое сокрушение перед Богом. Благодать, заимствованная у смиренного собрата, оказывается более явственной и убедительной, чем полученная непосредственно от Бога. Радоваться духовному дарованию другого человека лучше, чем получить свой собственный дар. Даже если ты приемлешь его от Бога.