Нашему порталу часто приходится писать о событиях и проектах, связанных с Киевским Троицким Ионинским монастырем. Это и социальные, и миссионерские, и катехизаторские задумки, которые воплощают в жизнь прихожане и братия обители во главе с наместником владыкой Ионой (Черепановым).
Широта поля деятельности и размах, с которым на этом поле трудятся ионинцы, не могут не впечатлять. При этом на наш вопрос, с чего начинался тот или иной проект, руководители направлений давали приблизительно один и тот же ответ: мол, подошли к отцу наместнику с идеей, он благословил, мы стали заниматься…
Что же это за отец наместник такой, у которого «на хозяйстве» не только отстроенный из руин монастырь в центре Киева, но и единственная в Киеве община людей с проблемами слуха, и библиотека, и воскресная школа, и туристический клуб для детей, и издательская деятельность — сайт, форум, «Ионинский листок», знаменитый «Отрок.ua». Прихожане-волонтеры каждые выходные посещают воспитанников детдомов в отдаленных уголках региона, работают с онкобольными детьми и их родителями. И, конечно же, сверхизвестная «молодежка» с брендовым уже чаепитием по четвергам.
Отец Иона всегда с удовольствием рассказывает о проектах Ионинского, о самом монастыре, его истории и легендарном основателе — преподобном Ионе Киевском.
Он, по-видимому, всё в своей жизни делает с удовольствием и какой-то идущей из глубины сердца радостью. О чужих проектах и людях, их реализующих, отзывается всегда с теплотой; на критику отвечает всегда дружелюбно; на чьи-либо недостатки или какие-либо нестроения реагирует спокойно и с юмором. Только о себе говорит крайне мало — почти ничего и никогда.
Вот поэтому, приглашая его в гости в редакцию, мы рисковали: вдруг беседа не получится? Потому что главной темой разговора предполагался сам наместник — каким был его путь к Богу, как этот путь привел его в Ионинский монастырь и как теперь благодаря Ионинскому монастырю сотни других людей обретают и свой путь к Богу.
То, что придется рассказывать о себе, отец Иона воспринял довольно смиренно и с присущим ему юмором. Начал задумчиво, издалека. О прадеде-новомученике, друге-комсомольце-звонаре, своей учебе в Киевском мединституте, Лаврской трапезе, о том, как впервые переступил порог изувеченного Троицкого собора в ботсаду…
«Сложно ответить однозначно, когда я стал православным. Но почему пришел в Церковь, я могу сказать»
— С чего начинался Ваш путь к Богу?
— Вопрос достаточно сложный. В ответ на него я процитирую диакона Андрея Кураева, который говорил, что путь к Богу у протестантов и православных несколько различен. Протестант может точно назвать время, когда его «отловили» где-то на улице и пригласили посетить богослужение религиозной организации. Когда православного спрашиваешь, как он пришел к Богу, человек обычно впадает в ступор и начинает вспоминать, в какой же момент это произошло.
Четко зафиксировать «приход к Богу» невозможно, наверное, потому, что православие у нас в крови. Даже в советский период людей равнодушных и ничего не знающих о православии, скорее всего, не существовало. Часть населения, если не подавляющее большинство, была крещена. Люди знали, как поставить свечку, написать записку о здравии и упокоении, знали, как молиться в сложных жизненных ситуациях. Да все студенты Киева перед экзаменами ходили во Владимирский собор и ставили свечки.
И хотя православие не было поощряемым со стороны государства, существовало в своем гетто, все равно оно имело колоссальное влияние на население. Тем более, живы были люди старшего поколения, которые пережили гонения и были православными не по названию, а по делам.
Поэтому мне сложно ответить однозначно, когда я стал православным. Но почему пришел в Церковь, я могу сказать. Думаю, это произошло по молитвам моих благочестивых предков, поскольку все мои прабабушки, прадедушки были глубоко церковными людьми. Был среди них даже новомученик — брат моей прабабушки иеромонах Исаия. До революции он подвизался в Соловецком монастыре. В 1920-х годах, когда советская власть обитель закрыла, часть братии оставили: для ловли рыбы, обслуживания электростанции, каких-то систем, которые на то время установили в Соловецком монастыре. Но большая часть была выслана с острова «на все четыре стороны».
Отец Исаия приехал в монастырь недалеко от места его рождения – города Котлас в Архангельской области. Тогда это был поселок, сейчас достаточно крупный город Коряжма. Там действовала Николо-Коряжемская обитель, основанная преподобным Лонгином Коряжемским. Ко времени приезда отца Исаии монастырь уже был закрыт, братию расстреляли. В 1918 году на Севере велись достаточно масштабные бои за советскую власть. Как тогда говорилось, «Север был оккупирован интервентами» – в основном английскими и американскими войсками, и части Красной Армии вели там особенно ожесточенную борьбу. Одними из самых серьезных были бои за город Котлас — это и важный железнодорожный узел, и крупный речной перевалочный пункт. Действительно, ключ к русскому Северу.
Вот в то время, когда власть переходила из рук в руки, один из красноармейских отрядов и расстрелял братию Николо-Коряжемского монастыря. Ныне они прославлены в лике святых. Местные жители, с которыми довелось общаться в поисках следов брата прабабушки, рассказывали, что когда братию расстреливали, игумен попросил, чтобы его казнили последним. И пока одного за другим монахов убивали, игумен молился, чтобы Господь их укрепил, дал мужество выдержать все испытания до конца. Их тела были спущены под лед.
Так, с 1918 года Николо-Коряжемский монастырь стоял закрытым. Иеромонах Исаия приехал с Соловков и возобновил там богослужения. Поскольку братии не было, монастырь действовал как приходской храм. Отец Исаия прослужил до 1930 года, а затем его арестовали «за антисоветскую пропаганду», как в те годы традиционно формулировалось обвинение верующим в Бога, и дали 10 лет. После этого он не вернулся, погиб в лагерях.
Его сестра, моя прабабушка, была очень церковным человеком. В детстве на каникулах я жил у моих бабушек и дедушек. Помню, утром и вечером, хоть и не было молитвослова, прабабушка наизусть долго читала молитвы. И когда я стал воцерковляться, стал читать утренние и вечерние молитвы, целые фразы всплывали в моей памяти очень ярко: «О, это бабушка читала, и вот это мне знакомо…»
«Все было четко: я пришел в церковь и понял, что мне нужно быть именно здесь…»
Я родился и вырос в Киеве. Мой отец был военнослужащим.
Примечательно как отец попал в Киев. Он служил солдатом-срочником в полку гражданской обороны на Краснозвездном проспекте. Из этого полка его командировали в военное училище, окончив которое, он вернулся в свою же часть, где прошел путь от рядового до начальника штаба полка.
Специфика детей военных состоит в том, что воспитанием больше занимается мать. Поскольку по долгу службы отец уходит рано, приходит поздно, видит ребенка только по выходным, дети большинство времени проводят с мамами…
…Мамина мягкость и отцовская твердость очень хорошо сочетались в моем воспитании, мне кажется. Я счастлив, что у меня такие родители, которые вложили в меня все, что смогли.
Религиозность я впитывал с детства от любимых прабабушек и бабушек. Основам молитвы меня научила мама. Не было ни молитвословов, ни книг, но благодаря ей я знал, как правильно перекреститься, поставить свечку, знал, какие молитвы надо прочитать в сложных ситуациях. И я поражаюсь, с какой деликатностью мама все это мне передавала, ведь она была не настолько воцерковлена, а в храм ходила от случая к случаю: или во времена особой нужды, или когда приезжали друзья, родственники, знакомые.
Кстати, для обзорных экскурсий у нас был отработанный маршрут: Владимирский собор, затем к Золотым Воротам, потом посещали Софию Киевскую, шли к Андреевской церкви, спускались по Андреевскому спуску, осматривали достопримечательности Подола и оттуда ехали на трамвае в Киево-Печерскую Лавру. И всегда, когда проходили по этому маршруту, все обязательно ставили свечки во Владимирском соборе, каждый молился, как мог, и просил что-то у Господа…
У меня был большой друг детства, сосед по дому Олег Василенко. Мы с ним ходили в одну группу в детском саду, учились в параллельных классах. В середине 1980-х, когда всплывали многие закрытые в советское время темы, в том числе и религиозные, мы активно с ним всё это обсуждали, спорили, искали какие-то материалы в журнале «Огонек» и так далее. В то время в журнале «Слово» начали публиковать Евангелие главами, и эти страницы были зачитаны нами практически «до дыр».
Мы учились в 9 или 10 классе школы, когда Олег меня спросил:
— Ты когда-нибудь слышал, как звонят колокола?
— Конечно! На Крещатике часы, например.
— Да нет, это электрические. А настоящие слышал когда-нибудь?
— Нет.
— Тогда приезжай в такое-то время к Крестовоздвиженской церкви на Подоле, послушаешь.
Приезжаю, выхожу из трамвая, и вдруг слышу этот колокольный звон, который меня, что называется, «накрыл с головой». Представьте, человек ни разу такого не слышал, а тут — праздничный трезвон. Сейчас я понимаю, что он был не самым искусным и не самым качественным, потому что вместо большого колокола использовался обрезок трубы, маленькие колокола тоже собраны «с бору по сосенке». Но тогда это показалось для меня чем-то необыкновенным, а звуки — небесными и божественными.
Подхожу к колокольне с широко раскрытыми от удивления глазами и вижу, что это звонит Олег! Для меня это был шок. Представьте, 1987 или 1988 год. Еще советская власть, а тут комсомолец вдруг звонит на колокольне.
…Вот заканчивается колокольный звон, спускается Олег, а я даже не знаю, как спросить, откуда он здесь и как сюда попал. В голове роятся еще какие-то вопросы. На что он мне говорит: «Служба закончится, поедем домой и поговорим обо всем». Я остался, думал, ну, сколько той службы, постою подожду. А это было начало Всенощного бдения…
За эти два часа с хвостиком в храме я отчетливо ощутил, что здесь мое место и мне в жизни ничего другого не нужно. Милостью Божьей у меня не было каких-то религиозных исканий, сомнений или «тыканий» в тупиковые ветки – буддизм, протестантизм. Все было четко: я пришел в церковь и понял, что мне нужно быть именно здесь. Шел мне тогда 17-й год…
«Я когда узнал, как правильно поститься, делал все по уставу: без мяса, значит, без мяса, без рыбы и масла, значит — без. Родители терпели…»
Я стал ходить в храм, по крупицам узнавал о православии, потому что ни книг, да и вообще ничего тогда не было. Каждое печатное слово ценилось на вес золота. К тысячелетию Крещения Руси, помню, стали появляться какие-то книги, молитвословы, но стоили они тогда астрономических сумм. Например, толковая Библия Лопухина стоила 300 рублей, молитвослов – 50 рублей… Понятно, что простому школьнику они были не доступны.
Помню, как я первый раз прочел Евангелие. Мне дал его уже вышеупомянутый Олег. Кстати, сейчас он – протоиерей, служит в Александро-Невском храме села Хотов под Киевом.
Так вот, Евангелие было дореволюционным изданием с выпадающими страничками, засаленными и затертыми до дыр. Представляю, сколько людей его до меня прочли… Это теперь я понимаю, что необходимо было читать с трепетом (хотя трепет тогда был) и благоговением, а не так, как я по привычке со школьными учебниками – сидя в кресле и закинув ноги на стол. Думаю, Сердцеведец Господь простит меня за такое чтение…
Прочтение Евангелия сделало свое дело. Теперь я знал, что то, что есть в Церкви – это правильно. Если что-то мне кажется неправильным, значит, я об этом просто не все знаю. Господь так устроил, что была четкая внутренняя установка, что в Церкви ничего неправильного быть не может.
— Эта установка сохранилась до сегодняшнего дня?
— Да. Я верю, что Церковь водима Святым Духом, и если в Церкви есть какие-то проблемы, все промыслительно. Какие-то немощи, слабости, глупости попускаются нам в основном для нашего смирения. Если мы пытаемся действовать только своими мозгами, тщеславием, гордостью и надмением, все бывает посрамлено. Если делает кто-то что-то не так, значит, Господь попустил. Волнений или переживаний у меня за Церковь нет. Я знаю, что в Церкви все правильно. А если кто-то и ошибается, то по промыслу Божьему обязательно это исправится, иначе просто не может быть.
— Как родители одного-единственного сына воспринимали то, что их ребенок нацелен на монашество? Когда это решение вообще пришло?
— На монашество я был нацелен не сразу, потому что не знал, что это такое.
Мое воцерковление родители воспринимали не иначе как «ударился в религию». В детстве у меня были разные увлечения: то я занимался подводным плаванием, то художественной ковкой, то разводил аквариумных рыбок, то что-то конструировал и мастерил. И церковь они восприняли как одно из увлечений. Отец немного надо мной подшучивал, но какого-то сильного противодействия не было.
Есть меткое выражение, что «если кто-то в семье становится верующим, то вся семья становится мучениками». В какой-то мере это проявлялось и в нашей семье. Слава Богу, Господь избавил, и с моей стороны не было каких-то нотаций родителям, мол, вы неправильно живете, не делайте то-то и то-то. Единственный дискомфорт, который я создавал, это были посты, когда маме приходилось для меня готовить отдельно. Ведь я когда узнал, как правильно поститься, делал все по Уставу: без мяса, значит — без мяса, без рыбы и масла, значит — без. Родители это все перетерпели.
Были и такие моменты, как сон на полу, длинные молитвы и прочее. Подобный максимализм, мне кажется, связан с тем, что человек не всегда умеет пользоваться разумно призывающей его благодатью. Когда Господь призывает, Он дает человеку особые силы, благодать жить правильно, избавляет от каких-то грехов, дает желание и ревность молиться, воздерживает от глупых поступков, которые человек ранее совершал, дает возможность подвизаться. Но не всегда у неофита получается делать так, как надо. Обычно бывает, если уж начинает человек молиться, то по полной программе, поститься – то же самое…
— Да, про полную программу наслышаны… Протоиерей Александр Авдюгин, побывав у вас в монастыре, потом в ЖЖ поделился своими наблюдениями: приходит отец Иона в 7 утра в монастырский храм, открывает служебник, и давай молитвы читать. «…Утреннее правило в храме читает, полностью, а канонник открыт только на начальной странице. Причем за полным сводом утренних молитв следует еще набор каких-то молитвословий…»
«В 1992 году я счастливо «завалил» сессию в мединституте, не менее радостно «завалил» пересдачу, и наконец-то поступил послушником в Лавру»
— Я стал прихожанином Крестовоздвиженской церкви на Подоле. Там был блестящий состав священников. Настоятель — отец Всеволод Рыбчинский, который теперь служит в Ольгинском храме; старенький отец Василий Черкашин… Это великолепные священнослужители еще старой закалки, и слава Богу, что первые шаги в Церкви я делал именно в этом храме.
Подсобным хозяйством при церкви заведовал тогда дядя Боря — умелец «золотые руки», который все делал с какой-то неослабевающей энергией. Такие, наверное, при любом храме есть. Крестовоздвиженская церковь находится у подножия крутого склона, и этот склон дядя Боря замечательно убирал; чистил, ухаживал за деревьями, цветами. Он занимался всей территорией храма, и по мере сил я старался ему помогать.
Он пригласил меня помочь ему и в Киево-Печерской Лавре. Лавра тогда уже была открыта, шел 1990-й год. Ближние пещеры только-только передали Церкви, в них мы и трудились.
Однажды нас позвали на братскую трапезу. Я увидел, как братия вместе молятся, вместе поют, едят, за трапезой читают жития святых, и именно тогда на эмоциональном уровне пережил потрясение. Я понял, что в Церкви кроме монашества мне ничего не нужно. Было мне 18 лет.
После этого все свободное время я стал проводить в Лавре. Пары в институте закончились, и я – в Лавре. Появилось много друзей и знакомых. Одним из первых, с кем познакомился, были нынешний архимандрит Поликарп и игумен Лаврентий. Дядя Боря тоже впоследствии стал монахом в Лавре, теперь отец Силуан. Многие, кто посещают Лавру, могут видеть его постоянно работающим на лаврских склонах — невысокий, крепкого телосложения, с седой бородой.
Со временем я понял, что больше так не могу. Я учился в Медицинском институте им. Богомольца на педиатрическом факультете, но знал, что даже если окончу институт, работать по специальности не буду: пойду в монастырь. Помню, сидя на парах, я смотрел на часы, когда, наконец, смогу попасть в Лавру. Так, в 1992 году я счастливо «завалил» сессию, не менее радостно завалил пересдачу, и поступил послушником в Лавру.
В 1993 году открылся Ионинский монастырь (в то время он был скитом Киево-Печерской Лавры), и первый наместник, ныне архиепископ Северодонецкий и Старобельский, а тогда еще архимандрит Агапит, пригласил меня участвовать в восстановлении обители.
Так, с 1993 до конца 1998 года я жил в Ионинском монастыре под руководством замечательнейшего человека — владыки Агапита. Это действительно уникальный человек. Слово «Агапит» переводится как «любимый». И я не знаю никого — ни в Лавре, ни среди священнослужителей, с кем бы он был в конфликте. В Лавре он жил с первого дня после открытия, был пострижен одним из первых. Он действительно человек любвеобильный, терпеливый, смиренный – настоящий монах. Вот с таким замечательным подвижником довелось начинать восстанавливать Ионинский монастырь.
«Крыши нет, холодно, голодно. Приходится не столько служить, сколько восстанавливать… Это были самые замечательные годы моей жизни»
В то время это были сплошные развалины. Киевляне помнят, что в храме были практически одни стены, а вместо потолка — голая крыша, через которую залетали голуби и лился дождь. Храм был разделен кирпичными перегородками на отдельные помещения, потому что до того, как начал обсыпаться потолок, здесь располагался лабораторный корпус. Затем из этого лабораторного корпуса сделали склад, а позже и свалку ботанического сада. Храм имел такой вид, как большинство церквей после господства советского периода.
Вначале службы совершались только по воскресеньям — Всенощные бдения и Литургии. Что интересно: с самого дня возрождения и до сих пор в нашем монастыре сохранилось ядро хора. Вообще, хор в Ионинском монастыре появился не иначе, как Промыслом Божьим…
Регентом нашего хора является протодиакон Димитрий Болгарский, а один из его главных помощников, второй регент, — это праправнук великого композитора Николай Лысенко. Они пели в Выдубецком монастыре, когда он был еще православным. И когда во время раскола в 1992 году академик Петр Толочко передал ключи от монастыря Филарету, не знаю, по своему ли расположению или по приказу свыше, то православных оттуда выгнали. Хор перешел петь в ближайшее место – Ионинский монастырь. Вместе с нами хористы переносили все сложности богослужения, потому что зимой храм не отапливался несколько лет, причем, внути было холоднее, чем снаружи, и люди выходили на улицу погреться. За ночь собор промерзал, и если утром воздух на улице прогревался до 0˚— +5˚С, то в храме мороз сохранялся как в морозильной камере. И эти длинные монастырские службы хор перенес очень мужественно, радуя своим пением богомольцев нашего монастыря.
— Не возникало ли у Вас после церковного раскола 1992 года вопроса, с кем оставаться? Все-таки митрополит Филарет был предстоятелем…
— Вся Лавра была единодушна. Может, и были монахи, лично знакомые с бывшим митрополитом Филаретом, у которых имелись поводы уважать его как иерарха, но основанная масса братии видела его или только во время богослужения, или на каких-то официальных церемониях. Тесных контактов не было. И когда стал вопрос: быть с полнотой Православной Церкви или быть с бывшим митрополитом Филаретом, братия выбрала полноту Церкви, выбрала спасение.
Вся Украина смотрела на Киево-Печерскую Лавру: с кем Лавра? Звонили, спрашивали, кого Лавра поддержала. Благодаря крепости лаврской братии и четкой ориентации раскол не имел катастрофических последствий. Тогда ведь не было интернета, люди находились в информационном вакууме и не знали, что происходит. Они знали митрополита Филарета, что он предпринимает какие-то шаги, но поддерживать его или нет, никто не знал. Все смотрели на лаврскую братию, а она осталась верна Православию. И это сыграло решающую роль в том, что Православие действительно стоит, и растет наша Церковь.
— Когда Вы пришли в Ионинский монастырь, не смутило то, что крыши нет, что холодно, что приходится не столько служить, сколько восстанавливать?
— Это были самые замечательные годы моей жизни! Человек такое вспоминает со слезами на глазах и ностальгией. Как было здорово, какое было рвение и желание потрудиться для храма.
Ни благотворителей, ни денег не было. Наступили голодные 1990-е, когда страна была поставлена на колени. Церковь тоже была далеко не в цветущем состоянии. Всё по храму приходилось делать самим. Для квалифицированных работ привлекались специалисты (например, чтобы поштукатурить стены), но при этом мы, например, поднимали наверх раствор. А так практически всё делали своими руками.
— Как восприняли Ваше решение уйти в монастырь родители?
— Когда решил бросить институт и пойти в Лавру, думаю, что это было серьезное для них испытание, хоть мама к тому времени уже ходила в храм. Любая мама хочет, чтобы ребенок родил ей внуков, мечтает, чтобы семья росла и род продолжался. Понятно, что к моему выбору поначалу было напряженное отношение… Представьте, если до этого спрашивали: «Как ваш сын?», и мама с гордостью отвечала: «Он учится в медицинском институте на третьем курсе» (а мединститут был одним из самых престижных учебных заведений Киева), то через два месяца на вопрос: «Как ваш сын?» должен был звучать ответ: «Он ушел в монастырь». Можно понять ее состояние в тот период. Но как любая мама, она хотела, чтобы мне было хорошо, она видела, что я этим горю. Слава Богу, она смирилась, пережила, а теперь является постоянной прихожанкой нашего монастыря.
И на вопрос: «Как там ваш сын?» сейчас она, надеюсь, найдет, что ответить:).
— Вы часто видитесь с родителями?
— В основном на богослужении. Дома не так часто удается бывать.
«Спросили у отца Агапита, есть ли у него преемник. Он ответил, что есть, игумен Иона. Когда Блаженнейший меня увидел, то усомнился…»
— В каком году Вы приняли монашество, сколько Вам было лет?
— Это было в 1995 году, мне было 23 года. Великим постом я был пострижен в Лавре в пещерах в рясофор, и вскоре, на Лазареву субботу, рукоположен в сан иеродиакона.
Интересно, что у нас в монастыре был иеродиакон Феофил, ныне покойный. В Страстную седмицу, перед Пасхой, он тяжело заболел и не мог быть на богослужении. И мне пришлось сразу служить Страстную, Пасху — достаточно сложные в богослужебном плане. Но благодаря тому, что до этого я нес послушание пономаря, адаптировался достаточно легко. Понятно, что некоторые мои внешние и голосовые данные не дотягивали до настоящего диакона, но по крайней мере священнику во время богослужения я точно не мешал. Есть такой критерий: хороший диакон – тот, который не мешает священнику молиться во время службы. Священник молится, диакон молится и вся церковь молится.
Прослужил несколько месяцев. Перед Успением Пресвятой Богородицы, в день памяти перенесения мощей преподобного Феодосия Печерского, 27 августа был рукоположен в сан иеромонаха.
— Жили в Ионинском монастыре?
— Естественно.
— Где именно в монастыре тогда жила братия?
— Где придется. Часть жила в здании старой башни с часами, часть – в храме, в одном из помещений. Но в 1995-1996 годах, чтобы расположить братию, пришлось самовольно на территории ботанического сада строить корпус. Тем более, к тому времени братия стала прибавляться: к 1995 году было человек 6-7.
— И эти 6-7 человек восстанавливали Троицкий собор?
— Ну не так, что взяли и за полгода восстановили. Этот процесс перманентный, потому что реставрацию нужно проводить то в одном, то в другом месте. Реставрация в памятниках архитектуры не заканчивается никогда.
Интересно, что делали и никогда не думали, что в перспективе мы увидим храм в подобающем состоянии. У нас и сил было мало, и средств недостаточно, и работы выполняли, которые не сразу были заметны.
— Не было ощущения безысходности?
— Нет, было стремление вперед и только вперед.
…Есть у меня одно очень яркое воспоминание. В 1993-1994 году на Литургии бывало человек 15-20. На Троицу могло прийти 50 человек. У меня тогда была мысль: зачем в таком глухом месте (а в ботсад практически никто не ходил — время кризиса, людям не до красот природы — а там, где расположен храм – вообще было место дикое) стоит такой огромный собор? Нет, чтобы маленький, его и восстановить было бы проще, и протопить легче, а тут огромный такой, целый аэродром. Сейчас думаю, вот бы еще метров 100 квадратных к храму нашему добавить…
— Ответственность не тяготила?
— Нет. Я тогда, слава Богу, был человеком безответственным, всем занимался отец Агапит, а я так, по мере сил старался с братией помогать ему. Именно административной ответственности не было.
— А когда она появилась?
— В конце 1998 года, когда отец Агапит был назначен епископом Хустским и Виноградовским. Стал вопрос о том, кто займет его место. Предстоятель нашей Церкви спросил у отца Агапита, есть ли у него преемник. Тот ответил, что есть — игумен Иона. Когда Блаженнейший меня увидел, усомнился. У нас тогда с кормежкой было плохо, мы реально голодали. Как-то раз на панихиду в воскресенье принесли несколько булок и старое варенье, так мы эти булки нарезали, засушили и в течение недели ели, запивая разболтанным с водой вареньем. Потом ситуация немного стабилизировалась…
Я был совершенно юного вида, худой, выглядел не на 27, а лет на 20. Блаженнейший не мог сразу назначить такого на должность наместника, поставил исполняющим обязанности. А спустя время присмотрелся, и я был в должности утвержден.
— А почему в постриге имя Иона? Вы выбирали или так просто получилось?
— Дело в том, что я был в первом постриге. Нас было трое постригающихся — меня назвали в честь преподобного Ионы, еще одного брата назвали Петром — так звали преподобного Иону в схиме, и еще одного брата назвали Мелхиседеком — преемником отца Ионы был архимандрит Мелхиседек.
— Вы ощущали свою связь со старцем Ионой?
— Думаю, тщеславно ощущать себя преемником великого святого. Понятно, что ощутима благодатная помощь преподобного, он сочувствует, поддерживает. Но мне до него расти и расти.
На памятнике преподобного Ионы, когда он преставился в 1902 году, было написано: «Дети, моего закона не оставляйте». Хотелось бы жить так, чтобы все наставления преподобного исполнились, хотелось бы жить как положено, по-монашески, но не всегда получается.
— Как Вас звали до пострига?
— Максимом Александровичем…
«Наша братия вела беспощадную борьбу с "церковными ведьмами"… Часть из них ушла, а те, кто остались, стали по-настоящему любимыми бабушками - "божьими одуванчиками"»
— Стали Вы наместником в 27 лет, и что делать дальше? Почти разрушенный храм…
— На службах число прихожан доходило до ста человек. Люди шли, потому что были обретены мощи преподобного Ионы. Был и есть замечательный хор, который славится по всему Киеву. Многие приходили хор послушать. Да и ботсад – красивое место.
— Монахи обычно люди очень строгие. Всех это пугает, а у вас наоборот, люди идут и идут.
— Это уже из области легенд, что монахи кого-то пугают. Кого надо, могут и пропесочить, а к кому надо, проявят милость. Как говорил наш Блаженнейший, «к пустому колодцу люди не идут». Думаю, если бы монахи занимались только тем, что песочили, то такого количества прихожан в наших монастырях бы не было. Есть такие вещи, за которые действительно надо «пропесочить» и «построить», и тем самым дать толчок, чтобы человек начал над собой работать.
— Помните, мы были у Вас в гостях, и Екатерина Ткачева сказала, что сначала в материалах «Отрока» чувствовалась нотка «как я люблю Ионинский монастырь». Почему люди так любят Ионинский монастырь?
— Думаю, это касается не только Ионинского монастыря, но и любого храма, куда человек ходит – Китаева, Голосеева, Лавры, женских монастырей, приходских церквей. Каждый для себя находит, что ему по сердцу, по душе. Сложно сказать, какие факторы приводят людей в Ионинский монастырь.
— Ваш монастырь славится мощным молодежным движением. Есть ли у вас, как наместника, некая установка, определенная политика, направленная на работу с молодежью?
— Политики нет.
Я помню свое состояние неофитства, как жаждал узнать что-то о храме. Слушал каждого священника или прихожан, и все это глубоко западало в душу. Из-за большой занятости священников в советский период человек, приходя в храм, чувствовал себя сиротой. Он исповедовался во время общей исповеди — тогда практиковалось, что священник перечисляет грехи, а потом каждый подходит и над ним читается разрешительная молитва. Это делалось из-за того, что исповедников было много, а священников – мало.
Ну а дальше что? — Вышел из храма, и иди восвояси. А хотелось какой-то поддержки, о чем-то спросить, что-то выяснить. Такое свое состояние я помню прекрасно, поэтому когда приходит в храм любой молодой человек, мы стараемся пообщаться с ним, поговорить, помочь сделать первые шаги. Слава Богу, у нас такая братия, что всегда с удовольствием пообщается, поддержит.
— Как это все начиналось? Как формировался молодежный костяк общины?
— Бессменным нашим инициатором, организатором и ведущим является архимандрит Иоасаф (Перетятько), который стал прихожанином монастыря еще при отце Агапите. Затем поступил в братию, был пострижен, рукоположен.
А молодежь у нас стала появляться так.
Еще при отце Агапите, по его благословению, я повесил в храме огромную табличку: «В нашем монастыре, согласно словам апостола Павла «женщина в церкви да умолчит», замечания и наставления в храме могут делать только братия обители». И наши братья вели беспощадную борьбу с так называемыми «церковными ведьмами» — старушками, которые с комсомольским рвением пытаются всех наставлять. После «поимки» таких бабушек за нравоучениями, с ними велась серьезная воспитательная работа. Мы им объясняли: «Вы пришли в храм молиться, не мешайте молиться другим; если что-то не так, у нас есть кому сделать замечания. А вы лучше стойте, молитесь, тогда и сами не будете отвлекаться, и мы не будем отвлекаться на то, чтобы делать вам замечания».
Часть людей, которые не смогли смириться с такой установкой, перешли в другие места. А часть бабушек остались и стали всеми любимыми «Божьими одуванчиками».
Молодые люди, которые приходили, видели, что их здесь «не гоняют». Одно дело — получить совет от священнослужителя, а другое, когда на тебя налетают свирепые бабульки и начинают проводить воспитательный процесс. Так кто-то кому-то рассказал, кто-то кого-то привел. А специально ставку на то, что у нас должны быть только молодые, мы не делали.
— Братия у вас молодая?
— Сейчас уже среднего возраста. В основном братия набора 1990-х годов, когда стало возможным открытие монастырей. В это время очень много людей пришло в обитель. Собственно, ядро монастыря – и Лавры, и у нас, и в других обителях – это братия, которые пришли именно в 1990-х годах.
«Прийти в монастырь, чтобы в нем умереть»
— На одном из молодежных чаепитий отец Иоасаф рассказывал, что когда-то к вам в монастырь пришла абсолютно лысая девушка, с вызовом в глазах. Как часто такие случаи бывают, и как Вы находите с такими молодыми людьми общий язык?
— Она была лысая, но без вызова в глазах… Зовут её Галя, она стала звездой, наверное, всех интервью.
Мы стараемся относиться спокойно к неформальным проявлениям молодежи. Если человек странным образом себя выражает, то это не значит, что он плохой. Это значит, что в его жизни есть какие-то причины, по которым он выглядит не так, как предписывает православный дресс-код. Если не концентрировать внимание на внешней оболочке и посмотреть, что у человека внутри, с любовью его принять, со временем он увидит, что эпатаж не имеет никакого значения и постепенно от этого откажется.
— Вы спокойно относитесь к тому, что молодые люди создают семьи, а не идут в монашество?
— «Невольник — не богомольник». Каждый должен находить в православии тот путь, который поможет войти в Царствие Божье. Если человек видит, что ему легче спасаться в семье, когда есть рядом любящий человек, поддержка, когда есть детки, то слава Тебе, Господи.
Наши священники дают человеку возможность самому сделать выбор. Потому что если к чему-то подталкивать, то при первом же искушении человек будет думать: меня принудили, заставили, я не хотел, и виноват кто угодно, только не я. Поэтому человек должен сделать выбор сам.
— А если сомневаешься? Не у всех же бывает так однозначно, как у Вас…
— В таком случае лучше подольше посомневаться, но не наделать глупостей.
Одна из причин большого количества разводов или совершенно невыносимых условий жизни в семьях, это то, что люди стараются сделать не так, как им будет полезно, радостно, спасительно, а чтобы было «как у всех». «Вот, ваша дочка, ей уже 23 года, а она не замужем, детей нет…» И человек сам себе нагнетает: точно, мне 23, 25 лет, а я до сих пор не замужем. В итоге выходит за какого-то первого встречного и потом всю жизнь мается. Поэтому с такими вещами лучше не спешить — что в монашестве, что в браке.
Нужно быть своего рода «фанатиком». Если идти в монастырь, то кроме него больше ничего не видеть, точно знать, что здесь хочешь принять постриг и здесь умереть. Так же и в браке. Чтобы не было так: ага, Маша хорошая, но Света лучше готовит, а у Кати квартира в Киеве. Бывает, что приходят с дилеммами: на ком жениться или за кого замуж выходить. Советую подумать самому. Я же не могу советовать, кто из кандидатов на брак лучше. С этим человеком нужно будет прожить всю жизнь.
Считаю, что опасно связывать свою жизнь с человеком, который не разделяет твоих религиозных убеждений, у которого своя, иная система ценностей. Апостол Павел писал, что неверующий муж спасается верующей женою. Если супруги воцерковляются, уже состоя в браке, и кто-то уже в Церкви, а кто-то еще нет, то это не является поводом для развода. Нужно приложить все усилия, чтобы муж или жена тоже стали православными. Но слова апостола не подразумевают совета вступать в брак с нецерковным человеком.
— У Вас много прихожан с детьми, к вам приходят целыми семьями. Все-таки в семейной жизни намного больше возникает проблем мелких, можно сказать, мелочных, нежели бывает в монастыре. Чтобы их разрешить, люди идут к духовникам – монахам, которые, возможно и уходили из мирской жизни, чтобы не сталкиваться с этими вопросами. А здесь все равно приходится как-то их решать. Хватает ли у Вас терпения и нужных слов?
— Во-первых, если человек решил принимать постриг в Ионинском монастыре или, например, в Лавре, он должен понимать, что пришел в городской монастырь, где функции обители очень тесно переплетены с функциями прихода. Здесь нужно будет не только заниматься молитвой и трудом, но и духовным окормлением людей.
Во-вторых, в том, что монах дает советы семейным людям, никакого противоречия нет. Наоборот, женатый священник может проецировать свои семейные «наработки» на семейные пары, которые приходят к нему за советом. Игумен Валериан (Головченко) — один из ведущих нашей «молодежки», говорит по этому поводу, что монах, как духовник семьи, выступает в качестве неиграющего тренера. Он видит очень многие семейные ситуации, читает книги и, обобщая опыт, дает советы.
«Начиная участвовать в волонтерском движении, еще пока невоцерковленные люди находят свое место в Церкви»
— С чего начались социальные проекты в вашем монастыре? Мы многим задаем этот вопрос, на что получаем ответ: пришли, благословились у отца наместника и начали работать…
— Системная работа с молодежью началась тогда, когда наиболее активные прихожане попросили благословения вместе собираться пить чай и общаться на церковные темы.
Вначале собиралось 5-8 человек, готовили доклады, выступали, обсуждали. Приглашали провести лекции по истории Церкви тех, кто компетентен в этом вопросе. Со временем количество молодых людей увеличилось, и когда превысило несколько десятков, общения в тесном кругу уже не получалось. Не каждый человек при такой большой аудитории сможет сформулировать мысль, не каждый найдет в себе силы задать священнику вопрос личного характера. Поэтому мы перешли к несколько иному формату: сперва священник о чем-то рассказывает, затем отвечает на письменные вопросы.
Внутри молодежки зародилось достаточно много инициатив. Если человек пришел и чем-то хочет помочь, то Бог в помощь — чем смогли, помогли, и дальше работай на свое усмотрение. Со временем становится видно: от Бога дело или нет. Если оно от Бога, то, как говорится в Писании, разовьется и расширится, а если не от Бога, то заглохнет.
Так многие инициативы и получили развитие, в частности социальная работа. Изначально эти проекты стал курировать отец Иоасаф. Он в свое время поддержал концепцию миссионерства через волонтерство. Ведь люди, делая общее доброе дело, между собой знакомятся. В такого рода деятельности всегда видно, что каждый из себя представляет, можно с ним в разведку идти или нет.
И самое главное: люди, которые начинают участвовать в волонтерском движении, но еще пока не воцерковлены, находят свое место в Церкви. Потому что они видят, что мы стараемся поступать по Евангелию. Видят, что православные – люди самоотверженные, проводят время не за пустыми занятиями, а идут помогать нуждающимся, что это люди дружные, имеют любовь между собой. И действительно, очень много людей воцерковилось именно через волонтерство.
— Уже вырабатывается определенная концепция этой деятельности. Молодежная организация «Молодость не равнодушна» направлена на социальное служение не только в масштабах города, столицы, а и на всеукраинском уровне. Расскажите чуть больше об этой организации. Как она создавалась, кто ее возглавляет, и какие дальнейшие перспективы?
— Организация зарождалась как одно из подразделений отдела по делам молодежи Киевской епархии. Название родилось случайно. Стал вопрос, как назвать акцию, которую мы проводили 15 февраля — в день православной молодежи, который совпадает с днем онкобольного ребенка. Этой акцией мы хотели привлечь внимание общественности к тому, что православная молодежь не инфантильна, как принято считать, не равнодушна к нуждам тех, кому требуется помощь. Мы хотели показать, что молодежь не безразлична к скорби ближнего.
Предлагалось много названий, но выбрали «Молодость не равнодушна». Сделали сайт, стали собирать под крыло инициативы. В итоге сейчас эта молодежная организация имеет массу проектов и объединяет достаточно большое количество молодых людей.
— Вы – администратор, наместник, и должны решать множество организационных вопросов. У Вас прозвучала фраза, что времена восстановления монастыря для Вас были лучшими годами. Чего бы Вам хотелось в будущем: отправиться восстанавливать из руин еще какой-нибудь монастырь или остаться и развивать эту, уже ставшую родной обитель?
— По поводу восстановления еще чего-то… Наверное, хотелось бы развивать максимально те проекты, которые сейчас существуют.
Если говорить в духовном отношении, мне хотелось бы стать настоящим монахом. Братия нашего монастыря достаточно давно дружит с братией монастыря Дохиар на Святой горе Афон, мы часто бываем у них, они приезжают к нам, чтобы пообщаться духовно. Всякий раз, когда бываешь на Афоне, понимаешь, насколько ты далек от того, как нужно жить монаху. Понятно, что есть причины, которые обуславливают образ жизни, который мы ведем. Это и город, и прихожане, и много людей – все это отвлекает, рассеивает от настоящего монашеского делания, от молитвы, физического труда, от максимального внимания к себе. Хотелось бы стяжать то, чего так недостает, и хоть чуть-чуть приблизиться к тому идеалу, который достигнут на Афоне.
Когда читаешь книги о первых монахах-пустынниках, древний Патерик, видишь, что все это реализуется в монастыре Дохиар. Там очень строгое общежитие: монахи не имеют собственности. В кельях стоит кровать, стул, одна иконка, ряса и больше ничего. Все великолепные иконы находятся в храме, книги – в большой монастырской библиотеке. А в остальном — строгое общежитие – ни денег, ни телефонов, вообще ничего. Практически все время они проводят либо в трудах, либо в молитвах. И действительно имеют между собой любовь – искрятся, светятся радостью. Вот к такому монашеству хотелось бы стремиться.
В нашей реальности такое служение мало осуществимо. Но куда Господь поставил, там и будем трудиться. Ведь я давал обет умереть в этом монастыре…
— Спасибо большое за беседу!
Беседовали Юлия Коминко, Ирина Опатерная, Юлия Гурец
***
Портал «Православие в Украине», 10 мая 2010