Нещеровский
Спасо-Преображенский
монастырь

Какой он, Блаженнейший Митрополит Онуфрий? Мы читаем его интервью на актуальные темы, слушаем его проповеди во время богослужений, но, что знаем о нем самом? 

О детских годах и детских впечатлениях; о решении принять священство и о том, как дальше складывалась жизнь; о Черновцах, Джорданвилле, а теперь и Киеве; о расколе, интернете и реальных церковных проблемах – все это и многое другое читайте в его самом большом интервью церковным журналистам.

Моего отца-священника уважали даже советские начальники

– Ваше Блаженство, мы знаем, что отец ваш был священником. А еще священнослужители есть у вас в роду?

– Да, я родился в семье священника. Также был священником родной брат моего отца. Он служил в нашем селе, еще когда Буковина была оккупирована Румынией. Отец принял сан уже в советское время.

– Наверное, тогда было нелегко выбрать этот путь… 

– Нелегко… Отец сначала работал в колхозе заведующим складом. Там столько всего было – начиная от хлеба, продуктов всяких и заканчивая хозяйственными товарами – лопаты, грабли. Я к нему приходил, маленьким еще, лазил по тем складам – интересно было…

Отец не учился в семинарии, окончил пастырские курсы при епархиальном управлении. Были такие в 50-х годах. Мы, маленькие, и не знали, что он пошел на курсы. А потом принял сан.

Могу сказать, что отца у нас в селе очень уважали. Он много работал и зарабатывал, я думаю, немало. Но все оставил и стал священником. За это его уважали все, даже советские начальники.

Служил он не в нашем селе. У нас тогда был один сельсовет, но разделенный: село, где я родился, называется Корытное, а второе – Бережонка. Вот в Бережонке он и служил. Многих крестил на дому, венчал. Люди ему доверяли.

Помню, когда я, уже монахом, приезжал домой в гости, поздно вечером люди приходили к нему крестить детей. Подъезжает машина, из нее выносят ребенка, тихонько идут с ним в дом. А там уже все готово для крещения. Иногда и венчал ночью.

– Хватало у него времени на общение с вами, детьми?

– Общался, но свободного времени не так уж много было. Священник всего себя отдает людям, а для семьи остаются минутки – словно крохи со стола. Приходит он домой после богослужения усталый и изможденный. Надо просто потерпеть, не выворачивать его наизнанку – мол, поговори с нами, расскажи что-нибудь. Он, может, уже и языком едва ворочает…

Но, бывало, рассказывал нам что-то из житий святых. Помню, маленьким еще был, он рассказывал о святителе Василии Великом – великий ученый, оставил все и пошел в монахи. И что как становился он на молитву, солнце светило ему еще в затылок, а как кончал молитву, то солнце светило уже в лицо. То есть всю ночь он молился – от заката до восхода солнца. Так мне запомнилось это, что я тогда подумал: «И я таким хочу быть!» Потом, правда, забыл об этом, вырос таким, как и все дети…

Но в церковь я все время ходил. Не всегда с охотой, правда… Хотелось в футбол играть: в воскресенье в первой половине дня команды собираются, а мама: «В церковь, собирайся в церковь». Отец шел очень рано, мы не ходили с ним. Он вставал еще затемно, читал молитвенное правило и затем шел, а мы уже к началу Литургии подтягивались. Мама нас собирает, ведет, и, бывало, что я сетовал: «Так хорошо ребятам, играют в футбол! А мне в церковь идти…»

– Почему тогда, в такое время – расцвет атеистических настроений – ваш отец принял решение стать священником, что на него повлияло? 

– Не могу сказать. Думаю, это был порыв его души, призвание. Если нет Божьего призвания, никто не сможет это понести. Ведь он себя обрек на позор и поругание. Люди его очень уважали, но в обществе, в государстве тогда все говорили, что попы – это мракобесы и обманщики.

– Как вы, дети, воспринимали такое отношение к отцу?

– Да нас тоже не хвалили. Мы ходили в церковь, никогда от Бога не отрекались. Нас тоже обзывали, но мы терпели. А что было делать? В то время не было других вариантов.

– Вы были пионером, комсомольцем?

– Честно говоря, не был ни пионером, ни комсомольцем. Моя классная руководительница была замужем за моим старшим братом, то есть человек мне не чужой. И как сказали, что будут принимать в пионеры, она предупредила, и я в тот день в школу не пошел и в пионеры не вступил. Но она меня попросила надеть галстук и ходить в нем, потому что ее и так упрекали: мол, попова невестка…

И в комсомол я не вступал. Хотя нас в прямом смысле слова заставляли: вызвали в учительскую, ставили на колени (нас несколько было ребят, которые не хотели вступать в комсомол). Мы часами так на коленях стояли…

– Сколько у вас детей было в семье?

– Четверо.

– Вы самый младший?

– Предпоследний (улыбается задумчиво). Нас было три брата и после меня младшая сестра.

Старший брат также стал священником. Уже года два, как он умер, и все остальные братья и сестра умерли, я один остался.

Когда поступал в семинарию, «сжег» за собой все мосты

– После школы, когда встал выбор жизненного пути, у вас были колебания, что дальше делать в жизни?

– У меня были большие планы! Я себе так мечтал: поучиться в вузе, окончить его, а затем пойти в семинарию.

После школы окончил профессионально-техническое училище, потом пошел на подготовительные курсы в университет. Год проучился и поступил в Черновицкий технический университет на вечернее отделение. Днем я работал – надо же было на что-то жить, потому что отец не помогал. Не то что не мог помочь, мог, но не делал этого принципиально. Говорил: «Я вас вырастил, вы получили образование, теперь вы мне должны помогать, а не я вам». И не давал ни копейки. Поэтому я должен был работать. И работая днем, вечером ходил на учебу.

У меня откуда-то появилось страшное желание учиться! Хотя в школе учился, можно сказать, с нерадением. Окончил школу без «троек», но и сам не знаю, как, потому что никогда ни книг у меня  не было, ни портфеля – одна единственная тетрадка на все случаи жизни.

А потом я с таким желанием учился! Работаю до 4-х или 5-ти часов дня, прихожу домой, поем, в шесть начинались занятия в университете и до 23.30. Пока дойду домой – уже полночь, пока улегся – полпервого. В половине седьмого вставать, и так – каждый день. Я спал, где мог – в троллейбусе, автобусе. Только сел – и сразу сплю…

– Кем работали?

– Электриком. Сначала по монтажу слаботочных линий (окончил училище по этой специальности), а затем, когда поступил в университет, на ткацкой фабрике.

Ну и учился. И учился везде! Приеду в деревню, сяду на печь, возьму книги и решаю задачки… Люди что-то свое говорят, а я себе занимаюсь.

Окончил три курса университета и думал кончать еще два, но для этого нужно было перевестись или в Одессу, или в Киев и выбрать специализацию. Попробовал перевестись – не получается. А я не хотел учиться заочно, мне нравилось слушать лекции, отвечать на семинарах, лабораторные работы выполнять. И в университете я был среди лучших студентов, меня даже на радио приглашали выступать.

Сел я тогда на площади на лавочке и подумал: «А надо ли мне дальше учиться?» Все равно не буду по специальности работать, пройдет два-три года, и все забуду. Общеобразовательные дисциплины, которые я за три года университета изучил, в жизни понадобились – история, математика, химия, физика. А дальше проходить специализацию – зачем? И решил, что дальше не пойду. Оставил университет после третьего курса и поступил в семинарию.

– Это было время открытых гонений на верующих. У вас не было сомнений, ведь молодым людям препятствовали поступать в духовные учебные заведения?

– Как вам сказать… Не было сомнений. Даже когда поступал в семинарию, «сжег» за собой все мосты. Забрал из университета документы на продолжение обучения в высшем учебном заведении, и эти документы подошли для семинарии. Я выписался из города, снялся с воинского учета и уехал, не зная, поступлю или нет. Но возвращаться обратно не собирался, это было бы слишком трудно. Никто из моих друзей не знал, что я выберу такой путь – пойду в семинарию.

Решил так: если не поступлю, останусь в монастыре на каком-нибудь послушании, назад не вернусь. Но Бог дал, меня зачислили, и не пришлось использовать свой​​, так сказать, «план Б» (улыбается).

– Монашеский постриг вы приняли за год до окончания семинарии, то есть, опять «сожгли мосты»?

– Монашеский постриг принял в 3-м классе семинарии. Поступил сразу во 2-й класс, в 1969 году, а уже через год был зачислен в число братии Троице-Сергиевой Лавры. Тех, кто учился в семинарии, в братию принимали быстро. В конце 1970 года поступил в Лавру, а в марте 1971-го меня постригли.

– Как вы вообще решили принять постриг?

– Да сам не знаю, как… Так быстро все получилось. Честно говоря, в своей жизни до семинарии я монахов не видел, монастыри все были закрыты. Но, наверное, такое было Божие призвание – иначе не объяснишь. Бог позвал меня, и я пошел.

– А были рядом с вами люди, которые становились для вас неким духовным идеалом?

– В Лавре были иноки, которые для нас стали образцом жизни и служения Богу и Церкви. Особенно архимандрит Кирилл (Павлов). Он и сейчас жив, но болеет, ему уже 95 лет… Он был авторитетом не только для меня, для многих. Прошел всю войну, после войны поступил в семинарию, был очень смиренным, кротким. Наверное, за то, что он всех любил, и его все любили и уважали.

В Почаевскую Лавру я пришел как слуга и уважал всех. Ну, и они в ответ терпели меня…

– Бурные события ХХ века – Великая Отечественная, послевоенный голод, репрессии, хрущевские гонения – какими вы их помните?

– Послевоенное время смутно помню, потому что родился уже при советской власти – в конце 1944 года.

Подъем послевоенный помню. Очень бедно жили люди, нищета была крайняя и еще и голод. Но… Не знаю, с чем это можно связать, но люди пели. Целый день ребята, девушки работают в поле, а потом идут по селу и поют! Рано не пели, потому что выходили на рассвете, а вечером идут с работы, наработаются сильно, а всё равно поют.

Я считаю, что тогда была динамика на улучшение. Хоть и бедно жили, но движение вперед шло. Люди это чувствовали, и, наверное, это придавало им такой оптимизм.

– Знаете, Блаженнейший Митрополит Владимир когда-то в интервью тоже говорил именно об этом. Что люди пели – как по радостным поводам, так и по печальным. А сейчас все молчат. Как вы думаете, что может Церковь сделать для людей, чтобы они…

– Запели?

– По крайней мере, чтобы им захотелось петь…

– Думаю, сегодня мир пошел немного другим путем развития. Современные средства коммуникации, информации загоняют человека в другую плоскость жизни – нереальную. Общение идет по интернету, скайпу. Одно дело, когда мы сидим, общаемся и видим друг друга – может быть, не столько слов скажем, но поймем всё, ведь часто эмоции говорят больше слов.

А эта нереальная плоскость человека связывает. Нереальность – это некая ложь, а ложь – это грех, а грех всегда связывает человека. Человек этого не осознает, он связан грехом, как узами, и не может расправить грудь. Не может петь.

– Несколько лет вы были наместником Успенской Почаевской Лавры. Какой вы запомнили Лавру?

– Почаевская Лавра – это монастырь, который многое пережил. Немало претерпели ее насельники в советское время: притеснения, гонения, многочисленные попытки закрыть Лавру…

Когда я приехал туда, мне братия рассказывала, что им пришлось выдержать. В Москве, в Троице-Сергиевой Лавре, власть не могла себе такого позволить, а на периферии устраивала настоящий вандализм. При облавах братия пряталась, кто где мог. Всех, кого находили, волоком тащили к машинам, забирали, арестовывали, бросали в тюрьмы. Монахи в тюрьмах сидели…

И насельники Лавры выдержали все, они были истинные мужественные борцы за веру.

Я приехал, а там – почти все были герои (улыбается, продолжает рассказ живо и с юмором). Каждый – самородок: тут тебе и бриллиант, и аметист, и другие самые что ни на есть драгоценные камни…

– И как вам было там в качестве наместника — среди такой-то сокровищницы?

– А я не ставил себя перед ними как начальник. Пришел как слуга и уважал всех – и аметистов, и бриллиантов, и изумрудов. Ну, и они в ответ терпели меня…

Хотя там каждый и был сам себе авторитет, но если надо было стоять за Церковь, то стоял каждый по-своему, но до смерти.

Сколько мог, я всегда ко всем относился с уважением

– Потом были Черновцы … Можете рассказать, какая она, православная Буковина?

– Думаю, все регионы имеют свою специфику. Так же и Буковина. Это – многонациональная область. Там живут украинцы, русские, румыны, молдаване, евреи, поляки, грузины. И традиционно все всегда жили в мире. Каждый свое держал, но по-житейски друг с другом не соперничали, все всем помогали и жили дружно.

Вот когда началась перестройка, распад Союза, то на волне национализма стали расшатывать область: украинцы хорошие, а больше никто…

Тогда приходилось много прилагать усилий, чтобы показать, что перед Богом все хорошие. У Бога нет ни украинца, ни русского, ни американца, ни еврея, ни белоруса, а есть Его чадо. Есть творение Божие, и есть Творец. А то, что мы стали нациями, заслуга не добродетели, а греха. Грех нас разделил на нации. Вавилонская башня была плодом гордыни человеческой, и чтобы это безумие остановить, Господь смешал у людей языки. До этого все говорили на одном языке, друг друга понимали.

Как-то на Афоне я был у одного отшельника – старца Иосифа в районе Великой Лавры. Мы общались: он — по-гречески, я — по-русски, и между нами был переводчик. Мы поговорили, потом он покачал головой и говорит: «Э-э-эх, что с нами сделал грех! Нам теперь нужны переводчики…»

Каждый хвастается, что его нация лучше другой. Но Бог не на нацию смотрит, а на человека! Если народ будет единодушен в любви к Богу, то, конечно, будет хорошо. Но Бог меня ценит не за то, что я украинец, или русский, или еще кто-то, а смотрит, имею ли я страх Божий. Если Бога слушаюсь, хочу творить волю Его, тогда я приятен Богу. Если же нет, к какой бы нации ни принадлежал, я в Его очах буду самый последний.

И когда началось националистическое движение в Черновицкой области, я сколько мог пытался в этом не участвовать, и людям всегда, где возможно было, говорил, что у Бога нет нации, у Бога есть Его творение. Он одинаково любит как негра, так и белого, как белого, так и желтокожего. И кто больше смиряется перед Богом, кто больше старается жить по заповедям, тот для Бога и будет самым лучшим.

И потихоньку все затихло. Какие-то небольшие всплески и сейчас есть, но люди живут в мире и согласии до сих пор.

– Удивительно, что слово о мире люди восприняли. Сейчас призывать к миру – это неблагодарное дело…

– Надо показывать примером. Священник должен проповедовать не только словом, а всей своей жизнью. Конечно, каждый человек должен так делать, но в первую очередь, это касается священнослужителей.

Я всегда старался, чтобы мои дела не расходились со словами, чтобы я не жил в двух плоскостях – одно говорю, другое делаю. Что говорю, то и стараюсь делать.

Сколько мог, я всегда ко всем относился с уважением; всех любил – насколько мог любить, помогал – насколько мог помогать. Люди видели, и это, думаю, действовало более слов. Человек на уважение всегда отвечает уважением.

– Вообще удивительно, как вас верующие из Черновцов отпустили, после 24 лет управления епархией. Наверное, буковинской пастве это трудно было сделать…

– Как отпустили… Я и не отпрашивался. Как поехал зимой на Синод, так и не вернулся.

Когда в феврале была угроза нападения на Лавру, мне позвонили, позвали на Синод. Я отслужил в воскресенье, собрался и поехал. На Синоде определили мне нести послушание Местоблюстителя. В Черновцы уже не возвращался, так и прожил в Лавре полгода. А потом избрали Предстоятелем…

 О расколе: легко порвать – трудно залатать

– Ваше Блаженство, в вашей жизни был пример удивительного примирения — общение с владыкой Лавром, ныне покойным Предстоятелем Русской Православной Церкви Заграницей. Расскажите, пожалуйста, об этом. Какой личностью был владыка Лавр, и что общего было между вами в духовных взглядах? 

– Я познакомился с владыкой Лавром в 1995 году. Впервые в жизни я тогда поехал в Канаду. Находясь там, подумал: «Посмотрю на Америку хоть одним глазком». В Канаде открыл визу и поехал в Соединенные Штаты. От Торонто, где я останавливался в Канаде, надо проехать 90 км, и уже начинается Америка. И с той стороны – Джорданвиль, где расположен Троицкий монастырь РПЦЗ.

С одним боголюбивым человеком мы поехали в Джорданвилль, и на ночевку я остался в монастыре. Тот человек, который меня возил, был прихожанином Русской Православной Церкви Заграницей, лично знакомым с владыкой Лавром и он предупредил владыку, что я приеду.

Меня оставили обедать в трапезной. Сижу, ем, а монахи меня рассматривают: то один пробежал мимо, то второй, то третий. Они как себе представляли монахов из Советского Союза? С автоматом под рясой, с партийным билетом в нагрудном кармане…

После ужина ко мне в келью пришел владыка Лавр, настоятель Джорданвильского монастыря. Он был взволнован и куда-то спешил. Задал несколько простых вопросов и убежал. Утром я поехал в Нью-Йорк осмотрел храмы, город и поздно вечером снова вернулся в монастырь. Когда утром следующего дня уезжал из Джорданвилля, владыка Лавр пришел меня проводить и был уже совершенно другим. Не спешил, говорил спокойно, проводил меня к машине, где мы с ним тепло попрощались.

С тех пор, когда я приезжал в Америку или Канаду, мы с ним обязательно созванивались и встречались. Бывало такое, что я находился в Канаде, в Америку не ехал, так он сам приезжал специально.

Разные были у нас беседы, но никогда мы не говорили об объединении Церквей, хотя все равно наши темы ходили вокруг этого. А когда сдвинулся с места вопрос об объединении Зарубежной Церкви с полнотой Русской Церкви, то владыка Лавр захотел, чтобы в делегации, которая будет объезжать все континенты, где есть присутствие Русской Зарубежной Церкви, и я был. Поэтому в составе группы Московского Патриархата мы объехали Европу, Америку, Австралию.

Не жалею об этом опыте, хотя было некое чувство страха – что мы приедем, а нам скажут: «Москали пришли, ану, убирайтесь отсюда! Вы все партийные, вы все коммунисты». Но такого не было. Служили, почти везде мне поручали говорить проповеди, и ни одного оскорбительного слова нам никто не сказал.

– Владыка, вы затронули тему объединения Церквей. А можно вопрос относительно украинского раскола? В 1992 году, когда он произошел, вы были совсем молодым архиереем, всего 2 года после хиротонии. Сейчас 20 лет прошло, вы уже имеете опыт и видите ситуацию с другой стороны. Как вы считаете, какие факторы необходимы для преодоления раскола?

– Знаете, когда Спаситель молился в Гефсиманском саду, Он говорил: «Да будут все едины»… Сам Господь хотел, чтобы все были едины, но этого не произошло. Такие мы люди упрямые…

И у меня желание есть, чтобы все были едины, но единство должно быть во Христе. Если оно будет не во Христе, а на каких-то других основаниях, то какие бы они ни были, единства не будет. Легко разорвать, но трудно соединить.

– Что каждый из нас, духовенства и верующих, должен делать на своем уровне, чтобы способствовать восстановлению единства? 

– Думаю, чтобы возобновилось единство, каждый должен заботиться о своем личном спасении. Тогда, может, эта идея будет максимально воплощена.

Но считать, что все объединятся – это нереально, это утопия. Максимальное объединение может быть, когда наибольшее количество людей присоединится ко Христу. А это возможно лишь при условии, что каждый из нас в первую очередь будет заботиться о своем спасении.

Как пастырь я должен думать и о тех, кто заблудился, но прежде всего, я должен заботиться о тех, кто в лоне Церкви. У нас часто бывает: в церковную ограду загнал, как в концлагерь, ворота закрыл и пошел других искать, а эти здесь погибают от голода.

Первейшая задача Церкви – заботиться о тех, кто у нее есть, чтобы они чувствовали себя хорошо, чтобы росли духовно. Нас много, и все мы находимся на разных уровнях духовного совершенства. Задача священника – понять, на какой ступеньке в духовном отношении находится человек, и помочь ему подняться на ступеньку выше.

Церковь должна помогать тем, кто внутри её ограды, становиться лучше. А потом уже, если еще остается энергия, ловить тех, кто бегает по пустыне…

Мы должны делать то, что мы можем. А уж насколько наполнятся наши храмы людьми, это все в воле Божьей.

– Как тогда Церковь должна осуществлять миссию, если едва ли не у каждого священника очень много прихожан, и сил благовествовать просто не хватит? 

– Священник благовествует еженедельно, каждый праздник, и двери Церкви открыты для всех. Кто хочет – может прийти и послушать благовестие.

Благовествовать – это значит не то, что священник должен в воскресенье или в праздник бежать на базар, когда там полно народу, или в субботу на стадион, когда там футбольный матч. Благовестие совершается в храме. И Спаситель, когда ходил по земле, в основном, заходил в синагогу, где собираются верующие, и там проповедовал. Бывало, что и в пустыне проповедовал, но люди шли к Нему слушать и Он для них говорил. Обратите внимание, что не Христос шел к людям, а люди шли ко Христу.

Можно сказать: а почему бы священнику не последовать туда, где его не ждут? Дело в том, что я могу пойти в любое место, но для человека, который не хочет меня слышать, я не принесу никакой пользы, хотя и буду говорить самые полезные и добрые слова. Если человек готов принять слово Божие, он идет, ищет, где бы его услышать. А идти ловить тех, кто не хочет слушать, это просто «работать без КПД». Человек должен быть готов принять слово.

А священники все время благовествуют – в храмах.

– Какие проблемы в нашей Церкви являются реальными, а какие, на ваш взгляд, надуманные? 

– Реальные проблемы в Церкви – это приумножение греха среди людей, в том числе церковных. Верующие, живя в этом мире, прилепляются сердцем к этому миру, омрачаются грехом.

И вторая проблема Церкви в том, что сегодня люди дошли до такой степени духовной деградации, что пытаются узаконить те правила, которые Бог осуждает. Этого не должно быть.

Надуманны, на мой взгляд, такие проблемы, как, например, материальное обогащение духовенства, храмов. Можешь построить красивый храм – построй, не можешь – построй меньше. А так – все, что имеет цену только в земной жизни, не должно быть для нас проблемами.

– Ваше Блаженство, иногда приходится бывать на периферии – в селах, небольших городах. Есть определенные проблемы – в храмах мало людей. Раньше, в начале 1990-х, людей в церквях было много. Как снова наполнить наши храмы, как вообще поддержать людей на отдаленных приходах? Что вы, как Предстоятель, видите среди главных задач на ближайшее время, чтобы поддержать церковную жизнь? 

– Люди оставляют храм тогда, когда приобщаются к стихии этого мира, стремятся попасть в струю современной жизни, обогатиться, занять высокую должность. Они думают, что в миру они найдут больше для себя, чем имеют в Церкви. Это отрывает от Церкви.

Церковь не обещает земных капиталов, но обещает богатство вечное. Назначение человека – не земная жизнь, а Царство Небесное. Земной путь – это короткий срок, в который мы должны максимально проявить свою любовь к Богу – в испытаниях, различных искусах. А водоворот земной жизни увлекает людей, и они забывают о своем предназначении. Начинают гоняться за призраками богатства, славы и оставляют Церковь.

Мы должны делать то, что мы можем. А уж насколько наполнятся наши храмы людьми, это все в руках Божиих, ведь Сам Бог ведет человека к спасению. Мы просим, чтобы Он был милостив ко всем нам, но каждый получает милости столько, сколько способен вместить.

 Об иностранных языках, интернете и мобилизации

– И напоследок несколько коротких вопросов. Какой святой вам особенно близок? 

– Я всех святых люблю. Но если взять творения святых отцов, их наследство, то мне очень нравятся святители Василий Великий и Игнатий (Брянчанинов).

Люблю своих небесных покровителей, которые молятся за меня перед Богом. Почитаю преподобного Сергия, который меня принял в свою обитель, когда я был «поношением для мира и в уничижении среди людей».

И преподобным Киево-Печерским благодарен, что они также покрывают своими молитвами меня, грешного.

– Какое у вас самое любимое место в Украине и в мире? 

– Такого места, куда бы хотел мысленно более всего, нет. Но уютно мне там, где я родился – в ​​Черновицкой области, люблю там бывать.

В мире тоже нет такого места, кроме Афона и Иерусалима. Много раз был в Америке, Канаде, Германии, в Австралии однажды. Каждый континент и страна по-своему красивы.

– Когда вы выучили английский? 

– Решил изучить, когда впервые попал в Канаду. У меня была определенная база – и из школы, и из университета, семинарии, академии. Но нас так учили, что говорить мы все равно не могли. Хотя потом, когда я уже начал изучать язык, грамматические правила мне понадобились.

В самолете в Канаду ко мне подсел какой-то канадец, начал со мной разговаривать, я даже пару слов что-то там ему ответил. Мозг мой, помню, тогда работал так, что вспомнил всё — даже те слова, которые в начальных классах школы учил (смеется). Так я понял, что нужно знать язык, потому что тогда чувствуешь свободно. А если языка не знаешь, то путешествуешь, будто с мешком на голове.

– Еще какие языки знаете? 

– Румынский, немного греческий. Греческий знал неплохо, но поскольку нет практики общения, знания забываются.

– Пользуетесь мобильным телефоном, интернетом, смотрите телевизор? Откуда вообще получаете информацию? 

– Телевизор смотрю, мобилками пользуюсь эпизодически, сам не ношу. Интернет – очень редко, читаю преимущественно распечатанные материалы, которые мне готовят.

А на телефоны у меня какая-то аллергия! В Троице-Сергиевой Лавре я нес послушание келейника наместника, и мы должны были отвечать на звонки. Телефон звонил так часто, что у меня от него начался какой-то тик. С тех пор пользуюсь телефоном так, чтобы его у меня не было.

В отношении интернета хотел бы сказать, что если надо по своим профессиональным обязанностям, то можно пользоваться, но столько, сколько нужно для работы. А если это как хобби, я бы советовал меньше туда заглядывать, особенно молодым людям. На них интернет оказывает весьма негативное влияние. Ко мне, как к священнику, обращается много людей, у которых дети серьезно болеют. Дети не умеют себя контролировать и без меры сидят в интернете. С ними начинает происходить нечто непонятное, они отрываются от реальности, живут в виртуальном мире. От этого страдает психика, а также случаются серьезные физические болезни.

Я бы советовал молодым людям больше читать: Священное Писание, книги, газеты, послушать того, кто говорит. А меньше пользоваться всеми этими электронными средствами.

– Ваше Блаженство, напоследок просим вас сказать напутственное слово для наших читателей. Что нам, христианам, нужно делать сейчас, какие черты в себе мобилизовать в первую очередь? 

– Нам нужно себя духовно укреплять. Потому что времена непростые, ответственные. И каждый человек, кроме общих для всех испытаний, преодолевает свое личное искушение. Для того чтобы пройти все испытания, человек должен быть духовно крепким, сильным. Эта крепость духовная дается через молитву. Хорошие дела – тоже хорошо, но молитва важнее.

Надо, чтобы люди уделяли время молитве, лично обращались к Богу. В молитве человек может себя полностью реализовать: принести Богу и свое покаяние, и благодарение, попросить то, что ему нужно, чтобы Господь защищал его на всех путях жизни. Все для себя человек может получить в обращении к Богу, поэтому молитве следует уделять особое внимание.

Беседу вели епископ Обуховский Иона, протодиакон Николай Лысенко, Юлия Коминко

Впервые опубликовано на портале «Православие в Украине»

источник http://oiu.church.ua/blazhennejshij-mitropolit-onufrij-bog-pozval-menya-i-ya-poshel/