Нещеровский
Спасо-Преображенский
монастырь

 Памяти иеродиакона Илиодора (Гайриянца) 

  

В Оптиной. Отец Илиодор и слева – Ваня Шевчук

«Он был нам мать. Причем нам всем» 

Матушка Любовь:

– Отец Илиодор, когда мы еще только с ним познакомились, был просто костер любви. Любви, сжигающей прежде всего его. Потом он научился быть посдержанней – этот вулкан в нем точно поутих немножко. Это было хорошо. Дало прежде всего ему больше внутренней свободы. Иначе же он был такой отзывчивый, что им могли и злонамеренно пользоваться. Доверчивый, как ребенок. Ему даже в голову не приходило, что его может кто-то обмануть.

Помню, как-то мужа моего перед отцом Илиодором оклеветали, а сам он был настолько прям и горяч, что ничего не мог такого в душе прятать, таить обиду: только Алексей на порог, а тот ему сразу всё и высказал… Тот стоит – вообще понять не может, что к чему.

А отец Илиодор всё больше и больше расходится… Тут уже и отец Андрей Николаев на шум к домику подбежал, а он был такой огромнейший – их потом всю семью с матушкой Ксенией и их детишками убьют и сожгут… А тогда отец Андрей потоптался… И решил, что лучше не встревать: нет даже у него сил перебороть это пламя. Стоит молится. Прислушался: а тишина! Глядь: пошли в обнимку – акафист Божией Матери читать.

Мне потом отец Андрей так и сказал:

– Знаешь, если есть на свете хотя бы один человек, который вас так, как отец Илиодор, любит… Жизнь за это можно отдать!

Отец Илиодор умел любить преданно, глубоко, как-то по-родственному. У Вани недавно спросили:

– А он вам кто был?

Сын даже растерялся:

– Это друг нашей семьи. Очень близкий нам человек. Мы, дети, с самых малых лет знали: есть отец Илиодор, и этим всё сказано. Он папе с мамой помогает… – а потом вдруг обобщил: – Он был нам мать. Причем нам всем.

Это правда.

Илиодоровы рясы с архиерейского плеча и подрясничек, вовремя появившийся 

 

Когда мужа, например, рукоположили в диакона, мы тогда и купить-то ничего не могли. Даже на подрясник не было средств. Ему знакомый иеромонах из Ниловой пустыни свой послушнический подрясничек передал, а тот Алексею мал: рукава короткие, подол, как подстреленный, грудь нараспашку. Приезжает он в Оптину, идет – сам не свой: но зато в подряснике же! Встречает его отец Илиодор…

 

– О! Но-о-рмально! – уставился на него, повертел его еще так-сяк. – Ты чего как клоун?!

– ?

– Пойдем!

Приводит отца в келью.

– Чаек давай попьем, что ли… – а сам отец Илиодор молится, что-то прикидывает, соображает… Так-то он обычно был всецело с собеседником.

Тук-тук в дверь. Матушка-швея на пороге нарисовалась – и протягивает:

– Заказывали?

Отец Илиодор подскочил, принарядился проворно, счастливый такой!

– Самое то, спасибо! – улыбается ей в ответ.

Та вся от радости просто раскраснелась. Он еще и нарочито подальше вешает обновку в шкаф: мол, для особых случаев – «Такой подрясничек на славу получился!»

Он еще что-то и вручит всегда человеку – с пустыми руками не отпускал. Только дверь захлопнулась:

– Давай примеряй! – тут же рванул к шкафчику отец Илиодор. 

– Да ты что?! – стал упираться наш батя. – Как это «примеряй»? Вам пошили!

– Примеряй! – говорю, – навис над ним хозяин кельи.

– Да, ну…

– Это ты что, монашескую руку, что ли, отталкиваешь? Через монаха это тебе Сам Бог подает!!!

«Примеряй подрясник! – навис над мужем отец Илиодор. – Через монаха это тебе Сам Бог подает!!!»

Отец нырнул в этот подрясник и – о, чудо: и длина в самый раз, и рукава на месте.

– Ну а мне-то на что подрясник новый? – уверяет его отец Илиодор. – Я монах, на мне истлеть всё должно. Куда мне там новые подряснички! Красоваться, что ли?! Еще рясу тебе надо! Так… – уже роется опять в шкафу, раз – и что-то черное опять метнулось. – Вот, архиерей мне подарил. Давай надевай!

Вот так первый в пору подрясник и первая ряса с архиерейского плеча у нашего отца – Илиодоровы были. Также и скуфейки все отец Илиодор поставлял.

Материнские посылки и пирог на Крещение 

 

А время тогда было нищета нищетой. Вплоть до маек и порток отец Илиодор всё Алексею раздобывал. Где какую обувку теплую увидит его размера – вспомнит, как тот переминался с ноги на ногу, согреваясь, – тут же припасет, отложит. Передаст через кого-то. Открываем коробку: новые ботинки, а внутри в одном – еще и носки с щеточкой, а в другом – тюбик крема для ухода за обновкой!!

 

Сам он был очень рачительный. И других такой бережливости и попечению ненавязчиво учил. Сказано же у аввы Дорофея, что не только к Богу и к людям, но и по отношению даже ко всякой вещи совесть свою надо хранить. Полученное из монашеских рук как священный дар и воспринимаешь. Да и сама-то посылка была, как всегда, точно матерью родной уложена – полный набор! Как мать собирает ребенка, чтобы ни в чем у него не было нужды, – вот и он точно так же.

Помню, мы приехали с прихода в Оптину на микроавтобусе. За рулем был у нас Саша такой – мужик хороший, но неверующий. И вот у него отец Илиодор спрашивает:

– Слушай, а как это ты людей везешь, а сам некрещеный, а? Ну а если авария какая-то? Разве можно так? Это как-то безответственно.

Саша слушал его, слушал. А мы там дня три были. А потом и согласился креститься. А отец Илиодор ему еще и говорит:

– А я тебе пирог испеку.

Сашу покрестили вечером, потом на следующий день на Литургии его приобщили, и тут его уже отец Илиодор с пирогом встречал. А пирог-то вкусный какой был! Саша даже прослезился.

– Мама обо мне никогда так не заботилась, – так и сказал.

А отец Илиодор и потом его прямо опекал. Просто мама.

Плоды катехизации, или Как отец Илиодор и воинствовал, когда нужно было 

Отец Илиодор и матушка Люба Шевчук

Помню, Алексея, мужа моего, только рукоположили в священство, приезжаем в Оптину, отец Илиодор нас встречает и тут же:

– Леш! Пошли!

А я тогда опять беременная была – двойней уже. Только куда-то в сторонку подалась, а их и след простыл. Вижу только – отец Илиодор бегом возвращается:

– О! Любань! Я тут Лешу пристроил. Сейчас 80 человек крестить будет. Пойдем поглядим!

Так скорее всего это и народ был из тех, кого отец Илиодор катехизировал! Там тогда просто сотнями люди крестились.

И вот уже ведет меня в храм при паломнической гостинице. Захожу – отец уже там готовится, у него всегда крестильный ящичек был с собой… Отец Илиодор сажает меня на стул:

– Тебе тут удобно? – спрашивает. – Молочка сейчас принесу. А котлетку хочешь?

«Какие котлеты в храме?!» – думаю.

– Да ладно тебе! – поймал он мою реакцию, да и котлеты-то в монастыре рыбные. – Сейчас молочка принесу. Еще булочки. Ой, ты, наверно, устала… Творожку тебе еще надо покушать, – и вот так обихаживает тебя, как мать.

Хотя, если требовалось, мог быть и вполне воинственным. Как-то мужик какой-то у храма матерился, так отец Илиодор, который всюду с большим крестом ходил:

– Слушай, – прогремел в его сторону, – вот сейчас как благословлю тебя… – тот сосредоточился… – а у тебя язык и отвалится! – сказал, как отрезал, отец Илиодор, и тот резко замолчал.

Как-то остановил его батюшка крестом. Не знаю, может, потом и этот детина среди его крещаемых оказался…

«Давай пять! Пошли просфоры пожрем!» 

Отец Илиодор

С Колей мы как-то приехали в Оптину, сложные у нас тогда были обстоятельства, и сын очень грустил. А отец Илиодор его встречает:

– О! Колян! Давай пять! Пошли просфоры пожрем! – и вот так всячески его пытается подбодрить.

Главное, чтобы уныния не было. От этого же все наши святые прежде всего и предостерегали: и батюшка Серафим Саровский, и преподобный Амвросий Оптинский.

– Ага? Пошли? – прямо в глаза заглядывает, а у самого они такие с искринкой любвеобильной. – Пошли!!

Он не то что подход к каждому человеку находил, а любовь большую имел! Она всех обнимала. Отогревала вдруг. Умиленность в нем какая-то была. Скажешь ему что-то искреннее, а он аж расцветает!

Он не то что подход к каждому человеку находил, а любовь большую имел! Она всех обнимала

Как-то раз поехал в Оптину наш знакомый священник, а я тогда не смогла поехать, а передала отцу Илиодору записочку. Так он мне звонит:

– Мы вот читали и прямо плакали. Плакали мы. Прослезились.

Он и мне как-то вдруг рассказывать начал:

– Я вот всё думал: вы приедете – Леша с Любой, а с вами не только дети, но и прихожане вокруг, и между всеми любовь, уважение, никто никого не обижает… И я тут рядом с краешку иду и горжусь всеми вами.

Вот такой он был – весь в людях растворялся. За собою ничего хорошего не замечал, всем раб (ср.: Мф. 20: 26–27). А вот за других мог порадоваться, даже погордиться.

Недавно Коле дали медаль святого равноапостольного Николая Японского. И патриаршую грамоту. И Коля мне тут обмолвился:

– Ой, мама! Медаль мне дали, а отца Илиодора нет…

Как отец Илиодор радовался, когда Коля в магистратуру Сретенской семинарии поступил! Всем ходил показывал его:

– Академист! Коля. Любин сын.

Радость дающего 

В Оптиной. Справа от отца Илиодора крестница Маша, слева отец Алексей

Вот сейчас уже Коля об отце Илиодоре написал:

«Про отца Илиодора, конечно, можно говорить очень много. Я постараюсь обрисовать общее впечатление. Прежде всего, когда приезжал к отцу Илиодору, он непременно спрашивал, не голоден ли я. Хотя, что ему ни ответь, хоть чаем, да напоит. Часто заходили в его келью, где он набирал подарков для меня, всей моей семьи. Когда, помню, ходил с отцом Илиодором, часто носил его сумку черную, в ней обычно были конфеты, ладан, угль, распечатки с песнопением “Агни Парфене”, которые он всем раздавал. Я как-то слышал, кто-то сказал, что у отца Илиодора чувствуется особая радость – “радость дающего”, – думаю, что это точное выражение по отношению к нему.

Я мало что у него спрашивал, не просил советов. Но когда я был рядом с ним, всегда чувствовал его заботу и одновременно ощущал большой стыд. Стыд, что так мало молюсь, тружусь, когда у меня такой пример перед глазами.

Отец Илиодор обладал невероятно живой верой, у него была такая трепетность по отношению к людям! Когда он увещевал, бывало и грозно. Но это только от всецелой любви. Этого невозможно было не почувствовать. Я видел, как здоровенные огромные мужики серели и краснели, когда отец Илиодор у них спрашивал:

– Ты почему себя так ведешь? Да как ты смеешь, когда на тебя Богородица смотрит?! Вот негодяй!!!

«Ты почему себя так ведешь? Да как ты смеешь, когда на тебя Богородица смотрит?!» – распекал он. Но распекал всегда с любовью

Но распекал он всегда всех с любовью. Именно от таких нагоняев люди меняются.

С властью защищал тех, кого обижали. Считал, что надо заступиться за трудников, трудниц, монахов, – кто бы их ни притеснял. Слабый – значит, защити.

Я думаю, он оставил мне – на всю жизнь – напутствие как верить настолько живо, что никогда никого и ничего не бояться. Не бояться растратить себя – абсолютно без остатка в любви к Богу и ближнему. Он часто повторял: “Лучше износиться, чем заржаветь”».

«Мария в семье – особое благословение роду»,
или Двойня за послушание 

Справа налево – отец Илиодор и матушка Люба с отцом Алексеем Шевчуки

Матушка Любовь:

– Мы, когда еще не знали во вторую беременность, кто родится (да я этим особо и не интересовалась никогда – веками люди полагались на волю Божию: кого Бог пошлет), и вот отец наш поехал в Оптину пустынь и сообщил там отцу Илиодору:

– Ждем прибавления. Как назвать? Ну, назови!

– Если родится сын, назовите Николаем, – отвечает (он очень почитал святителя Николая), – а если девочка, то Марией.

Как же он любил Божию Матерь! У нас в России не принято в честь Божией Матери называть детей и давать Ее имя при Крещении, хотя в Греции это возможно. Но вот отец Илиодор говорил – по крайней мере, многодетным, – что обязательно в семье должна быть Мария. Понятно, что Небесной покровительницей будет одна из святых, но все равно: «Мария в семье – особое благословение роду». Он и свою бабушку Марию всё вспоминал, говорил: «Всю нашу семью вымолила».

Отец Илиодор говорил: обязательно в семье должна быть Мария

И вот у нас двойняшки родились! Николай да Мария!

– Вот послушались так послушались! – ликовал потом отец Илиодор.

А еще он меня предупреждал: как родишь, сообщайте сразу – молиться будем. Я родила, тут же мужу:

– Телеграфируй в Оптину!

– Ты чего?! – уперся он. – В монастырь отправлять телеграмму: дети родились, всё в порядке?!… Нормально так, да? Потом как-нибудь приедем, скажем.

Так и отказался: не пойду и всё. А я первое, что сделала, когда вышла из роддома, помчалась на почту и отправила отцу Илиодору телеграмму: «Родились Коля с Машей. Просим молитв». Мне потом много народу рассказывали, как отец Илиодор носился по монастырю с этой депешей:

– Нет, ну какие послушные! Я сказал им: если мальчик, Николаем назовете, если девочка, Марией, так они взяли и Колю с Машей родили!

Монахи и монахини могут эту главку не читать 

Маша еще и крестница отца Илиодора. Как-то были они у одной из монахинь, сидят за столом, а для Маши отец Илиодор (его имя так и переводится: солнечный дар) как лучик солнца, он и сам себя, кстати, «лучиком солнышка – батюшки Илия (от греч.: солнце)» называл.

А монахиня потом Машу застращала: что это она, мол, так на монаха пялится? И Маша ее сколько ни уверяла, что он ей и имя дал, и крестный папа… Та ни в какую: нельзя и всё! А тут и отец Илиодор заявился… Сел за стол, Машу рядом усадил. Конфетки ей подкладывает. Чаек подливает. Приобнял… А отец Илиодор еще и зимой обувку на босу ногу носил, так что, когда зайдет к кому в гости, – босоногий. Так он под столом и почувствовал, что у Маши ноги холодные.

– Ой! Что ножки замерзли?!! – это уж был гвоздь программы для монахини, которая не знала, куда себя деть… – Ну-ка, ставь-ка свои ножки на мою, – тут же командует, – отогреешься…

А сам он был как генератор тепла – при том что и в лютые морозы в источнике окунался.

Маша потом и призналась отцу Илиодору, как ее отчитывают за его тепло… Он был так ошарашен, что нечто вроде: будет тебе всяких дур слушать, – вырвалось у него. Накроет крылом рясы:

– Пойдем в храм Божией Матери акафист читать!

Маша рассказывает:

– Когда он читал эти акафисты – а он их служил круглосуточно, даже ночью, – и вот ты стоишь в этой зыбкой мгле и точно сама вся наполняешься светом. А как запоем все вместе хором в конце: «Царица моя преблага-а-а-а-а-я», – и будто весь мир уже этим Светом объят, точно мы в Раю уже все оказались. Причем отец Илиодор никогда не стоял на месте с поднятыми вверх глазами, он мог что-то заметить в человеке, какое-то движение души, метнуться к нему, спросить, что да как, – пока кто-то там другой, кому доверил, кондак читает. Иные и смущались: вот, мол, мы тут на акафист (в кои-то веки) собрались, а батюшка разговаривает… Но это мы вот соизволили, а для него-то – это его обычная непрестанная жизнь! Он был потрясающе органичен во время молитвы. Не скован, как те, кто этим опытом не живет. Молился от всего сердца, но и нас не покидал… Приедешь, помню, в Оптину, и после службы ждешь у солеи. Выходит батюшка из алтаря: «О! Коля с Машей приехали! Двойня! Мои…».

Когда он читал акафисты Божией Матери – а он их служил круглосуточно, даже ночью, – ты точно наполняешься светом

Боль, которую причинил не он 

Матушка Любовь:

– Вот Маша стала говорить да расплакалась. Также и, когда отец Илиодор только умер, просто рыдала, написала тогда:

«Был человек… а потом не стало. И сказать хочется так много, что просто стоишь, смотришь в себя и молчишь. Закрываешься от боли. Сначала она огорошивает, пронзает быстро и сильно, плачешь по-детски в голос, содрогаясь и стесняясь. А потом кажется, что слез уже и нет. Не болит и не ноет. Но становится пусто. Представьте, что у вас в душе есть стул для человека. Он умирает, и на его место садится пустота. Очень болезненная пульсирующая тьмой пустота. И ты никак не можешь привыкнуть к ней.

Весь день в голове мысль: “он ушел, а мы остались”.

Поэтому так сильно плачем. Плачем по себе, по осиротевшим.

Хочется вскочить, убежать. И бежать долго-долго. Просто бежать. Не думая.

Или уснуть. Под теплым одеялом, накрывшись с головой. Спать до весны. До солнца.

Но ведь не спрячешься от боли. В мире ее очень много. “Боль любит, когда ее чувствуют”.

Единственная боль, которую он причинил мне, – это его смерть».

«Я в честь скита!» 

Матушка Любовь:

– Они с Колей постоянно к отцу Илиодору в Оптину ездили. Встанут после Литургии, ждут у солеи. Хотя таких ждущих его вообще-то обычно много было. Подходит к ним как-то мужик какой-то:

– Ребят, а вы парень с девушкой? Или муж с женой? Или брат с сестрой?

– Брат с сестрой, – Коля отвечает.

– То-то я и смотрю: вы, как сообщающиеся сосуды, слишком хорошо друг друга понимаете. Будем знакомы, – тот протягивает руку, называя свое имя, а мои одновременно:

– Николай – Мария.

– Так вы Коля-Маша?! – чуть не подпрыгнул тот.

Кто же из близких отцу Илиодору не знал их истории!

Отец Илиодор и нашего младшего сына Ваню назвал. Сам Ваня обычно иронизирует, когда вспоминаем… Но дело было так. Меня с самого начала удивило: в тот раз с самого начала отец Илиодор вариант девочки вообще не рассматривал.

– А что? – вдруг говорит. – Вон у нас скит Иоанна Предтечи. Давай Ванькой назови.

Я потом Ванюхе, как подрос, рассказала. Теперь, когда с ребятами разговариваем, кто в честь кого назван, в память какого святого…

– Я в честь скита! – объявляет он.

Просто ЛЮБИТ – и всё! 

Оптина пустынь

Вот Маша поплакала, опять рассказать что-то может.

Маша рассказывает:

– У меня в подростковом возрасте были серьезные проблемы со здоровьем; отец Илиодор как узнал, так запереживал, что, не зная, как тут поучаствовать, вдруг ни с того ни с сего от переполнявших его чувств: «Пусть черешню ест!!!» – благословляет. Мы на полном серьезе стали закупаться черешней, я ее ела, но, так понимаю, дело все-таки не в черешне – это разве что нам послушание такое, а отец Илиодор молился. Хотя и я тогда именно осознанно уже, усилием, как сказано: «всей крепостью» (Мф. 22: 37), – молиться стала. Акафисты читала каждый день. Когда мне исполнилось 18 лет, всё как рукой сняло. Иногда какие-то искушения по здоровью, известно, попускаются, чтобы от чего-то человека уберечь.

(Опять плачет.)

Вот был человек, который меня любил. Ни за что-то. А просто любил. Ему не надо было доказывать, что ты хорошая, чтобы тебя он любил. Он тебя просто ЛЮБИТ – и всё!

Он просто всей своей жизнью свидетельствовал о любви 

Матушка Любовь:

– Помню, у нас как-то от храма шел автобус в Троице-Сергиеву Лавру. Лето, жара. В автобусе – невыносимая духотища. Я думала: умру там. А по пути связь еще пропадает. Приезжаем уже в Сергиев посад, смотрю: у меня 12(!) пропущенных звонков. Тут же набираю:

– Где вы? Что это такое?! Куда пропали? Я места себе тут не нахожу. Что там с вами происходит?! – этот бесконечно родной голос в трубке!

У меня, разумеется, слезы на глазах. И как-то враз весь этот морок и тягота – отступают. Если тебя кто-то любит, можно жить дальше.

– К Лавре, батюшка, подъезжаем…

– Не отвечаешь. Я думал, не случилось ли что…

– Батюшка, да какая авария! Автобус большой, что там с ним случится?..

– А жара-то какая! Куда вы сорвались по такому солнцепеку?! У вас там хоть кондиционер в салоне есть?

– Нету…

Вот такой он и был – просто окружал тебя заботой. Принялся тогда молиться, чтобы жара поутихла! Представляете? Этот «Солнечный дар» умел со Своими договариваться.

Звонил он часто.

– Люб, ну как вы? Про ребят-то расскажи. А что там Машеньке надо? Что она любит? Курточку, может? А какой у нее сейчас размер? Ой, слушай, а может, я тебе лучше денежек сейчас переведу, а ты ей купишь? А у Коли-то как дела? и т.д.

Потом денежку пришлет и: Коле это, Ване то, Ане то-то, Маше вот это. Так он же и переведет еще столько, что и поверх его распоряжений остается. Любил так – что свободу предоставлял. Ничему никогда не поучал. Он просто всей своей жизнью свидетельствовал о любви.

Спрашивал всегда о чем-то бытовом, всем интересовался, до всего ему дело было. Во всех сложных обстоятельствах жизни он всегда оказывался рядом с тобой. Встретит, моську твою в слезах бородой своей оботрет, обнимет, поцелует тебя в макушку. Это как Машенька сказала:

– ЛЮБИТ – и всё!

Что еще надо? А любовь-то – она навечно.

Записала Ольга Орлова