Беседа с Игорем Тихоновским. Часть 1: Стать ребенку другом
– Игорь Владимирович, я знаю, что вы стоите на позиции непринуждения: если ребенок, подросток не хочет, то заставлять его нельзя ни в коем случае. Но как же все-таки не потерять его в этот момент?
 |
– На самом деле как для ребенка, так и для подростка в первую очередь что важно? Игра, в которой подростки общаются, взаимодействуют со своими сверстниками. Ведь одна из главных потребностей этого возраста – общение, через которое подросток самореализуется. Ребенок пробует для себя разные роли, он примеряет их на себя. Приемлемы ли они ему в будущей жизни или нет? Еще знаменитый педагог Константин Ушинский большое внимание уделял игре как именно форме взаимодействия с детьми, с подростками. По сути у нас компьютерные игры стали конкурентами реальным. Многие родители переживают, что ребенок сидит часами в компьютере, ничего не делает. Да, он будет сидеть в компьютере, потому что нужно ему дать реальную игру, то есть роль в реальной жизни. И здесь основа основ – совместная деятельность. Семейные походы, выездные мероприятия, детский отдых, лагеря, совместный отдых с родителями, кстати, тоже. Нужно понимать, что современное общество эгоцентрично, и очень часто мы встречаем, что для подростков какие-то профессии, какие-то роли в обществе представляются недостойными их. И мы выясняем причины.
– Подростки стесняются своих родителей, это общепризнанный факт, и они хотят побыть отдельно от родителей.
– Имея большой опыт проведения лагерей, я заметил такую интересную вещь. В 11–12 лет, когда ребенок вступает в подростковый возраст, детям очень даже тяжело без родителей. Некоторые даже плачут, скучая по родителям, и мальчики тоже… В наших лагерях мы практикуем синтез, когда дней пять дети проводят без родителей, а потом дня три – вместе. Папы и мамы вместе с детьми идут в поход, вместе преодолевают какие-то сложности… Какие цели мы ставим? В современной семье часто деятельность подростка и деятельность родителя не пересекаются, в этом проблема. В совместных походах что происходит? Взаимодействие родителя и ребенка практически в полевых условиях, они словно «обновляют» свою дружбу, решают общие задачи вместе, роль родителя становится другой, не той, к которой привык ребенок. Папа или мама для ребенка снова становятся друзьями, дети видят родителей с другой стороны.
В походе, в полевых условиях дети и родители «обновляют» свою дружбу, и роль родителя становится другой
– Означает ли это, что ребенок смотрит на родителя не как на родителя, а как на сотоварища, на друга, с которым можно преодолевать какие-то сложности, препятствия? То есть у подростка меняется взгляд, ракурс?
– Да. Меняется взгляд на родителя. Нельзя родителю терять эту нить дружественности. А как эта нить рвется? Авторитарным поведением родителя, из-за которого подросток замыкается. Если нить потеряна, то найти ее вновь сложно. Разрушить всегда проще, чем создать.
 |
Расскажу пример из собственной практики. Я 10 лет являюсь инструктором юношеского туризма, краеведения, и в свое время прошел со своим детским коллективом всю Белоруссию пешком. У нас был такой «мажористый» ребенок. Единственный сын обеспеченных родителей. Он отказывался участвовать в совместном труде. В том походе мы готовили на костре, что сварим, тем и обедали, и ужинали. Посуду моет дежурный. И вот этот мальчик говорит мне: «Игорь Владимирович, а я не буду ничего мыть. Сами мойте вашу посуду. Вам надо, вы и мойте». Я говорю: «Хорошо». Все тихо, спокойно. Я помыл всю посуду, убрал. А моешь в темноте холодной водой. Так продолжалось два дня. И когда ему самому понадобилась помощь и мы ему ее оказали, то что-то в его душе перевернулось, видимо, он что-то осознал. Мальчика словно подменили. Он стал нам помогать и до сих пор сейчас приезжает к нам в храм уже взрослым, помогает на наших мероприятиях.
Я всегда детям, подросткам рассказываю о разных опытах людей в духовной, нравственной, личной жизни. Но подросткам важно увидеть человека, который лично имеет этот опыт. Я рассказываю подросткам о тех жизненных ситуациях, нравственном выборе, сомнениях, духовных переживаниях, которые они переживают сейчас, а я, в свое время, переживал в юном возрасте. Мы говорим о смысле жизни, о предназначении человека, рассуждаем о том, как можно или нельзя поступить в тех или иных обстоятельствах и вызовах современного мира.
– Если ребенок растет в воцерковленной семье, но в какой-то момент перестает ходить в храм, логично предположить, что нужно его срочно отправить к батюшке, которому в его семье доверяют. Но, к сожалению, практика показывает, что это не всегда помогает.
– Правильно. Ведь что происходит? Подростку очень сложно поведать о своих переживаниях взрослому, и священник не является исключением.
– Значит, ребенок и тогда не доверял этому батюшке и с ним не построил тех доверительных отношений…
– Он доверял и сейчас доверяет священнику, дело в другом. Страх быть непонятым превалирует в нем, так как вдруг всё в нем изменилось, и мысли, и чувства стали иными… Происходит переоценка себя и мира, так как юность – это время самоопределения, но сказать о своих сомнениях вслух страшно, неудобно. Не поймут, осудят. Возникает мысль: «Что батюшка обо мне подумает? Я ходил в храм, а теперь не хочу». Это, повторюсь, страх детский, он имеет место быть, и из-за этого бывает трудно распознать подлинные переживания ребенка. Чтобы настроить детей на доверительную беседу и чтобы они могли, не стесняясь, озвучить то, что для них так важно, я делаю первый шаг. И тут еще есть такой очень важный нюанс: не каждый взрослый, педагог или священник готов рассказывать другому человеку о своих внутренних переживаниях того времени, что он чувствовал и как выходил из этого «тупика». Я иду на это.
– То есть вы делаете первый шаг и говорите: «У меня было так…»?
 |
– Да. Я делюсь сокровенным, внутренним своим, не требуя при этом взамен, чтобы дети что-то мне рассказали, из серии: «Я рассказал, теперь давай ты». Понимая сложности и противоречия их внутреннего мира, я делюсь с ними тем, как в моей жизни и жизни моих друзей происходили столкновения духовного и мирского. Я всегда призываю ребят задуматься об этом. Я вырос в атеистической семье, как раз подростком пришел к вере – в 12 лет. А за год до этого я подвергал верующих людей скрупулезной критике, вера казалась мне нелепой. Однажды на уроке биологии учитель рассказал, помимо эволюционной, и о креационистской теории сотворения мира. Тогда я впервые услышал о том, что мир сотворен Богом, а род людской берет начало от Адама и Евы. Тогда я посмеялся над этим, настолько абсурдным показалось мне подобное утверждение. Пройдет совсем немного времени, и все мое мироощущение перевернется.
Я делюсь своим сокровенным, внутренним, не требуя при этом взамен, чтобы дети что-то мне рассказали
– Это очень сокровенное так ценно и дорого, что, наверное, хочется об этом молчать? Или, наоборот, рассказывая об этом, мы не теряем, а приобретаем?
– На мой взгляд, если мы, родители и педагоги, не поделимся с нашими детьми своим опытом, то как они получат этот религиозный опыт? Нужно делиться им, потому что мир делится совсем иным. И если мы будем молчать, то расскажут другие и совсем другое.
(Продолжение следует.)
С Игорем Тихоновским
беседовала Наталья Шатова